— Все здесь осталось по-старому, только мужчина немного постарел.
— Должно быть, зима очень сурова в этой чужой стране?
— Порасспроси-ка воробьев. Они тебе расскажут, какова здесь зима.
— Разумеется, наш милый юг куда лучше. Там было бы совсем хорошо, если б бедные феллахи не расставляли сетей и не ели нас вместо жаркого.
— В Египте удивительно скверная религия: она разрешает употреблять в пищу ласточек. Здешняя религия мне гораздо больше нравится.
— Да, здесь недурно прожить в прохладе в летнюю пору, но на родине у нас, все-таки, много лучше.
— Нельзя сказать, чтобы было очень легко и приятно совершать это свадебное путешествие на север и обратно.
— Что поделаешь? Такая мода заведена нашими предками много веков тому назад, так что север уже давно служит нам как бы родильным приютом.
— Я слыхала, что северные народы, наоборот, совершают свои свадебные путешествия к нам на юг.
— Значит, мы делаем друг другу визиты.
Второй сбор фиников окончен. Осенние ливни снова превратили выжженные степи в зеленеющие луга. Вода в Ниле поднимается, и комары начинают откладывать яйца в камышах.
Бедный феллах лежит перед своей хижиной на солнце и греет свою сгорбленную спину.
Его жена приготовляет на ручной мельнице неизменную дурру.
Исхудалые, голодные детишки забавляются тем, что намазывают друг другу лица черным речным илом.
— Тяжело… — стонет феллах. — Что это за жизнь? Ни тебе птицы, ни рыбы, одна только дурра изо дня в день!
— Ты вот лежишь себе да полеживаешь, а ласточки уже возвратились, — флегматично отвечает жена.
— Ласточки? Ты правду говоришь?
— В самом деле. Я видала сегодня утром, как они летели над рекой.
— Ну, теперь и у нас будет жаркое! Скорей, скорей! Где мои сети! Благословен Аллах! Вот милые пташки, как они любят свою родину!
А ласточки в это время сидят на камышах и щебечут:
— Нечего сказать, хороша родина, где нас едят вместо жаркого.
— Ну так что же? Зато солнышко греет; здесь много вкусных мух, и кругом такая красота!
— Особенно, если вспомнить, что теперь зима. Вообще, здесь всё хорошо, кроме сетей. Во всяком случае, здесь наша родина.
— То есть, наша вторая родина. Ubi bene, ibi patria. Где мы сыты, там и наша родина!
Claris majorum exemplis
В зале покинутого рыцарского замка в Стокгольме царило необычайное оживление. Две поденщицы ходили по зале с тряпками в руках и старательно стирали пыль, старую дворянскую пыль, осевшую здесь еще в 1865 году, когда ее отрясли с своих ног дворяне, стучавшие каблуками в знак одобрения; славную графскую пыль, поднимавшуюся от голубой обивки скамеек, когда первые люди королевства в страхе беспокойно ерзали на своих местах; благородную баронскую пыль от блестящих расшитых мундиров. Была тут и не дворянская, а простая канцелярская пыль от потертых черных сюртуков. О той пыли, которая лежала густым слоем в галерее, нечего и говорить, потому что туда еще не заглядывали тряпки поденщиц.
Ландмаршальское кресло из слоновой кости стояло пустым, рядом, на столе лежал, молоток и несколько томов гербовника. Можно было подумать, что здесь недавно производился аукцион. Позади кресла стояла статуя Густава Адольфа (второго) и смотрела пустыми мраморными глазами куда-то вдаль через опустевшую залу на живопись потолка.
Солнце ярко светило через окна фасада и играло на поблекших гербовых щитах, висевших на северной стене залы, придавая им давно утраченный блеск.
— Какие здесь чудные обои, — сказала молодая поденщица, которая, вообще, еще мало видела на своем веку.
— Что ты, голубушка? Это их щиты, — отвечала старшая, помнившая еще старые порядки.
— А что это такое — щиты?
— Разве ты не знаешь? Щиты, гербовые щиты, гербы… ну, одним словом…
— Что же, они ими, должно быть, сражались, в роде как мечами?
— Нет, что ты? За них они прятались во время сражения.
— Зачем же они теперь висят здесь?
— Нужно же им где-нибудь висеть. А потом, всё это было так давно, что теперь уже никто не знает, почему их сюда повесили.
В это время в дверях появился молодой человек в шелковом картузике с ящиком с красками в руках и остановился на пороге. Он окинул стены презрительным взглядом, втянул голову в плечи и посмотрел на потолок, потом пожал плечами так, как умеют пожимать плечами только молодые художники, когда смотрят на посредственную живопись. После этого он прямо подошел к обеим женщинам и спросил их, где находится нумер 806, дворянский род нумер 806.