Гарди. Это, кажется, единственный случай, когда мужчине позволительно плакать.
Тотт. Но тут слезы не помогут. На этот раз мое чувство так высоко и свято, что порви она со мной я не вынесу.
Гарди. Бедный Тотт!
Тотт. Знаешь, я почему-то уже заранее страдаю. Не могут ли философы объяснить, почему любовь приносит самые глубокие страдания? Я наблюдал за Иоганном Банер, когда он был влюблен. Герой превратился в ребенка; с полдюжины носовых платков насквозь смачивал слезами. А самое главное, что все смеются над этими страданиями. Магнус, по твоему она играет мной?
Гарди. Может ли женщина не играть? Игра в любовь та же игра.
Тотт. Но играть небом и адом — опасно.
Гарди. Случается, что умирают.
Тотт. Я влюблен в нее, как мальчик, преклоняюсь перед ней, как перед высшим существом, и считаю ее моей первой любовью.
Гарди. Ты считаешь ее высшим существом?
Тотт. Да, именно. Разве ты не замечаешь, что она точно парит над жизнью, что всё обыденное в её глазах совершенно ничтожно. Самую корону она может растоптать ногами. Я убежден, что в один прекрасный день это так и случится.
Гарди, насторожившись. Ты думаешь?
Тотт. Я думаю, что эта орлица — дитя воздуха, и потому ей тяжело двинется здесь на земле. Если б я мог последовать за ней!
Гарди. Но ведь она никогда ни над чем не задумывается, ничего не делает, ни к чему не стремится.
Тотт. Потому что она ничем не хочет быть связана.
Гарди. У неё не существует никаких определенных взглядов.
Тотт. Зачем ей они? Все эти определенные взгляды через каких-нибудь десять лет становятся устаревшими. Она же вечно юная, вечно новая!
Гарди. Боже! Как он любит!
Тотт. Да, люблю!
Гарди. У неё нет недостатков?
Тотт. Нет, потому что свойства её натуры не исчерпываются мещанскими понятиями достоинств и недостатков.
Гарди. Замечал ты постоянные перемены её лица?
Тотт. У портного Хольма и всей ему подобной челяди по одному лицу — у Кристины их легион, потому что душа её способна вместить целый мир.
Гарди. Ну пускай хоть сотню миров!
Тотт. Только я могу вполне оценить её красоту, только я вижу настоящую Кристину, потому что люблю ее — от вас же многое ускользает.
Гарди. Да, Тотт умеет любить, хоть и причислял себя к женоненавистникам.
Тотт. Я и остался женоненавистником, но Кристина не похожа на других женщин. Как тебе известно, она сама женоненавистница. Так что мы и в этом сходимся.
Гарди. Берегись этого мнимого женоненавистничества; быть может, это ни что иное, как ловушка.
Тотт. Она даже в своих мемуарах пишет, что синоним слова женщина — маска…
Гарди. Да, пишет… а ты веришь всему, что написано?.. Не читала ли еще она тебе отрывки из Эврипида? Тотт. Читала. А ты почему это знаешь? Гарди. Позволь мне об этом умолчать, Клаус.
Королева входит под впечатлением дружеской беседы с добродушным Штейнбергом, в руках её письмо.
Тотт и Гарди встают.
Кристина в задумчивости делает Тотту знак рукой, чтобы он удалился.
Тотт злобно смотрит на Гарди и медлит.
Кристина повторяет свой жест.
Тотт удаляется.
Гарди торжествует, предполагая, что Тотт попал в немилость. Уже?
Кристина, сдерживая улыбку, делает строгие глаза. Она рвет письмо и бросает на пол.
Гарди смелее. Отставка?!
Кристина садится, приглашает сесть Гарди, кладет между собой и им меч и с загадочным выражением в лице смотрит на Гарди.
Гарди. Между нами!..
Кристина продолжает смотреть на него пристально и странно.
Гарди, как бы в рассеянности вынимает из кармана футляр и вертит его в руках.
Кристина. Что это у тебя в руках?
Гарди. Взятка!
Кристина. Жене! Пластырь домашнего мира! За что?
Гарди. За разврат и непокорность, понятно.
Кристина. Вы хотите ее подкупить? Зачем же было жениться?
Гарди. Тебе вероятно лучше, чем кому-либо известно, зачем ты женила меня на Марии Евфросинии.
Кристина. Слушай, Магнус, не продашь ли ты мне Экользунд?
Гарди. Я только что введен во владение.
Кристина. Ну, так что ж?
Гарди. Карл Густав покупает?
Кристина. Нет! Да не всё ли тебе равно! Сколько ты хочешь за него?
Гарди. Я не желаю его продавать!
Кристина мужским голосом, громко и властно. Своему королю?
Гарди. Королеве!
Кристина берется за меч. Ты непременно хочешь напомнить мне, что я женщина?
Гарди. А разве это плохо?