– Ясен хрен, он раму в это время вставлял.
Буров снова усмехнулся, но говорить ничего не стал.
– Тебя в том районе знают?
– Наверное.
– Когда ты шёл на дело, ты встретил какого-нибудь знакомого?
– Нет, я… Да чёрт! Что вы меня путаете? Какое ещё на хрен дело? Спал я в это время, спал.
– Ну-ну.
– Да что вы к словам-то придираетесь?
– Мы не придираемся, мы просто спрашиваем.
– Давно пьёшь?
– А какое это имеет значение?
– Ладно. Ты когда напьёшься, буянишь?
– Да что вы…
– Отвечайте.
– Ну, бывает, конечно, но очень редко.
– Значит, всё-таки бывает?
– А у кого не бывает?
– У меня, например, не бывает.
– Я что-то не понимаю, какое это вообще имеет отношение к делу?
– Просто, интересно.
Буров совсем уже вывел Соломина своими постоянными ухмылками.
– Интересно, да?
– Да.
– Да идите вы… со своим интересом! У вас ни одной улики нормальной нет, а ещё ставите из себя тут…
– Мы…
– Я уже сто раз сказал вам, не убивал я её! Что хоть я вам такого сделал, что вы даже мысли такой допустить не можете?
– Почему же? Допускаем мы такие мысли, очень даже допускаем. Но что-то слишком уж много случайностей и совпадений.
– Пойми, Соломин, если ты нам всё расскажешь, тебе же лучше будет.
– У вас ещё вопросы есть?
– Пока нет.
– Я могу идти?
– Слав, звони дежурному.
Через минуту Соломин уже стоял в дверях.
– Знаешь что, Соломин…
– Что?
– Таких…– Буров покачал пальцем.– Ладно, иди.
Соломина увели.
Дверь закрылась.
– Во охренел, совсем уже…
– Звякни-ка Сидорову, пусть придёт, под ногтями у меня покопается.
Тимофей Иванович был явно не в настроении.
Он зашёл в камеру и, даже не поздоровавшись, сел на нары напротив Соломина.
– Плохи дела у вас, Владимир Степанович.
– Что же так?
Шипоклюев вздохнул.
– Делали повторную экспертизу, в Москву отсылали, и…
– Что «и»?
– Под ногтями Тимофеевой нашли вашу кожу и кровь.
– Как так?
Шипоклюев развёл руками.
– Вот так-то.
– Но этого не может быть! Это фальсификация!
– Мы это не докажем, анализ всё-таки не у нас делали, в Москве, а это… Сами понимаете.
– Что хоть за хренотень? Да не может такого быть!
– Может, как видите.
Соломин взялся за голову.
– Как же так? Я же её и пальцем не трогал. Вот уроды, скоты…
– Вот…
– Да иди ты! Все вы заодно, сволочи.
Соломин еле сдерживался.
– Позвольте, позвольте…
– Что же делать?
– Честно говоря, даже и не знаю.
– Я не понимаю, вы адвокат или хрен собачий?
– Владимр Степанович…
– Что делать?
– Владимр Степанович, вы должны мне честно сказать, убивали вы её или нет?
– Да не убивал я!
Затянулось молчание.
– Чёрт, Буров! Вот козёл! Он же на прошлом допросе так мне в шею вцепился…
– Вцепился?
– Да!
– У вас следы остались?
– Да какие следы? Он же не драл меня всё-таки.
– Ну, может быть.
– Да зажило уже всё, наверное.
– Следов, значит, нет.
– Нет.
– Нужно было в тот же день, господин Соломин, заявление писать.
– Да кто ж знал-то?
– А чего же вы теперь хотите, через неделю-то?
Соломин облокотился на стену и застонал.
– Боюсь, никакую фальсификацию мы с вами не докажем.
– И что теперь?
– Не знаю. Это бесспорные доказательства: отпечатки на сумочке и кожа под ногтями; от этого уже никак не отвертишься.
– Скоты.
Шипоклюев не знал, что сказать.
– И сколько мне светит?
– Скорее всего, пожизненно.
– Пожизненно?!
– Смягчающих вину обстоятельств нет, так что…
– А если подать апелляцию?
– А смысл? Тоже самое будет.
– Просидеть всю оставшуюся жизнь…
– Смиритесь, господин Соломин, вы уже ничего…
– Смириться?! Вам легко говорить!
– Ну что вы, жить везде можно.
– Что ты… Ты… Да идите вы все…
Соломин лёг и отвернулся к стене.
Шипоклюев встал.
– Коровин, открывай.
Адвокат пробубнил что-то вроде «до свидания» и вышел.
Дверь закрылась.
Соломин лёг навзничь и уставился в потолок.
От такой несправедливости даже слёзы наворачивались.
5.01.04 – 22.02.04