— Однако вы загулялись!
— Долго? Зато у меня такой аппетит, что я — у! съем вас!
И Варенька, обняв талию Елизаветы Сергеевны, легко завертела ее вокруг себя, смеясь над ее криками.
Обед был невкусный и скучный, потому что Варенька была увлечена процессом насыщения и молчала, а Елизавета Сергеевна сердила брата, то и дело ловившего на своем лице ее пытливые взгляды. Вскоре после обеда Варенька уехала домой, а Полканов ушел в свою комнату, лег там на диван и задумался, подводя итог впечатлениям дня. Он вспоминал мельчайшие подробности прогулки и чувствовал, как из них образуется мутный осадок, разъедавший привычное ему устойчивое равновесие чувства и ума. Он даже и физически ощущал новизну своего настроения в форме странной тяжести, сжимавшей ему сердце, — точно кровь его сгустилась за это время и обращалась медленнее, чем всегда.
Бесспорно, эта девушка ошеломляюще красива, но увидать ее и сразу же войти в темный круг каких-то смутных ощущений — это уже слишком много для нее и постыдно для него, это распущенность, недостаток выдержки. Она сильно волнует чувственность — да, но с этим нужно бороться.
«Нужно ли?» — вдруг вспыхнул в его голове краткий, уколовший его вопрос.
Он поморщился, относясь к этому вопросу так, как будто он был грубо поставлен кем-то извне его.
Во всяком случае то, что творится в нем, не есть начало увлечения женщиной, это протест ума, оскорбленного столкновением, из которого он не вышел победителем, хотя его противник детски слаб. Нужно говорить с этой девушкой образами. Его обязанность — уничтожить ее дикие понятия, разрушить все эти грубые и глупые фантазии, впитанные ее мозгом. Нужно обнажить ее ум от заблуждений, очистить, опустошить ее душу, тогда она будет способна и вместить в себя истину.
«Могу ли я сделать это?» — снова вспыхнул в нем посторонний вопрос. И снова он обошел его… Какова она будет, когда воспримет в себя нечто противоположное тому, что в ней есть? И ему казалось, что, когда ее душа, освобожденная им из плена заблуждения, проникнется стройным учением, чуждым всего неясного и омрачающего, — девушка будет вдвойне прекрасна.
Когда его позвали пить чай, он уже твердо решил перестроить ее мир, вменяя это решение в прямую обязанность себе. Теперь он встретит ее холодно и спокойно и придаст своему отношению к ней характер строгой критики всего, что она скажет, всего, что сделает.
— Ну что, как тебе нравится Варенька? — спросила сестра, когда он вышел на террасу.
— Очень милая девушка, — сказал он, подняв брови.
— Да? Вот как… Я думала, что тебя поразит ее неразвитость.
— Пожалуй, я немного удивлен этой стороной в ней, — согласился он. — Но, откровенно говоря, она во многом лучше девушек развитых и рисующихся этим.
— Да, она красива… И выгодная невеста… пятьсот десятин прекрасной земли, около сотни — строевой лес. Да еще наследует после тетки солидное имение. И оба не заложены…
Он видел, что сестра намеренно не поняла его.
— С этой стороны я не смотрю на нее, — сказал он.
— Так посмотри… я серьезно советую.
— Благодарю.
— Ты немного не в духе, кажется.
— Напротив. А что?
— Так. Хочу знать это, как заботливая сестра.
Она мило и немножко заискивающе улыбнулась. Эта улыбка напомнила ему о господине Бенковском, и он тоже улыбнулся ей.
— Ты что смеешься? — спросила она.
— А ты?
— Мне весело.
— Мне тоже весело, хотя я и не схоронил жены две недели тому назад, — сказал он, смеясь.
А она сделала серьезное лицо и, вздохнув, заговорила:
— Может быть, ты в душе осуждаешь меня за недостаток чувства к покойному, думаешь, что я эгоистична? Но, Ипполит, ты знаешь, что такое мой муж, я писала тебе, как мне жилось. И я часто думала: «Боже мой! неужели я создана затем только, чтоб услаждать грубые вожделения Николая Степановича Варыпаева, когда он напивается пьян настолько, что уже не может различить жены от простой деревенской бабы или уличной женщины».
— Но неужели?.. — с недоверием воскликнул Ипполит Сергеевич, вспоминая ее письма, в которых она много говорила о бесхарактерности мужа, о его страсти к вину, лени, о всех пороках, кроме разврата.
— Ты сомневаешься? — с укором спросила она и вздохнула. — А между тем это факт; он часто бывал в таком состоянии… Я не утверждаю, что он изменял мне, но допускаю это. Разве он мог сознавать — я пред ним или другая, если он окна принимал за двери?