Далее. Почему и за что били Воздухова? Обвинительный акт опять-таки изображает это так, как только можно было изобразить выгоднее… для подсудимых. «Поводом к истязанию» послужил будто бы порез руки Шелеметьева, когда он вталкивал Воздухова в солдатскую. Вопрос в том, почему вталкивали спокойно говорившего и с Шелеметьевым и с Пановым Воздухова (предположим, что надо было непременно его вталкивать!) не в арестантскую, а сначала в солдатскую? Он отправлен для вытрезвления, – в арестантской есть уже несколько пьяных, – туда же попадает потом и Воздухов, зачем же Шелеметьев, «представив» его Панову, толкает в солдатскую? Очевидно, именно для того, чтобы избить. В арестантской есть народ, а в солдатской Воздухов будет один, а к Шелеметьеву придут на помощь товарищи и г. Панов, которому в настоящий момент «вверена» первая часть. Истязание было вызвано, значит, не случайным поводом, а совершено по заранее обдуманному намерению. Предположить можно только одно из двух: либо всех, присылаемых в часть для вытрезвления (хоть бы и держащих себя вполне прилично и спокойно), отправляют сначала в солдатскую для «обучения», либо Воздухова повели бить именно за то, что он ездил к губернатору жаловаться на полицию. Газетные отчеты о деле так кратки, что категорически высказаться за последнее предположение (которое ничуть не невероятно) трудно, но предварительное и судебное следствие, конечно, могли бы досконально выяснить этот вопрос. Суд, разумеется, не обратил на этот вопрос никакого внимания. Говорю: «разумеется», ибо равнодушие судей отражает здесь не только чиновнический формализм, но и просто обывательский взгляд русского человека. «Нашли, чему удивляться! Убили пьяного мужика в части! То ли еще у нас бывает!» И обыватель указывает вам десятки случаев, несравненно более возмутительных и притом проходящих для виновников безнаказанно. Указания обывателя совершенно справедливы, и тем не менее он совершенно неправ и обнаруживает своим рассуждением только крайнюю обывательскую близорукость. Не потому ли у нас возможны несравненно более возмутительные случаи полицейского насилия, что это насилие составляет повседневную и обычную практику любой полицейской части? И не потому ли бессильно наше негодование против исключительных случаев, что мы созерцаем с привычным равнодушием «нормальные» случаи? – что наше равнодушие невозмутимо даже тогда, когда такое привычное и обычное явление, как битье пьяного (якобы пьяного) «мужика» в части, вызывает протест со стороны самого этого (казалось бы, привычного) мужика, расплачивающегося жизнью за продерзостную попытку принести смиреннейшую жалобу губернатору?
Есть и другое основание, не позволяющее пройти мимо этого, самого обычного, случая. Давно уже сказано, что предупредительное значение наказания обусловливается вовсе не его жестокостью, а его неотвратимостью. Важно не то, чтобы за преступление было назначено тяжкое наказание, а то, чтобы ни один случай преступления не проходил нераскрытым. С этой стороны тоже небезынтересно данное дело. Противозаконное и дикое битье в полиции происходит в Российской империи – без преувеличения можно сказать – ежедневно и ежечасно[162]. А до суда доходит оно в совершенно исключительных и крайне редких случаях. Это нисколько не удивительно, ибо преступником является та самая полиция, которой вверено в России раскрытие преступлений. Но это обязывает нас с тем большим, хотя бы и не обычным, вниманием останавливаться на тех случаях, когда суду приходится приподнять завесу, прикрывающую обычное дело.
Обратите внимание, например, на то, как бьют полицейские. Их пятеро или шестеро, работают они с зверской жестокостью, многие пьяны, у всех шашки. Но ни один из них ни разу не ударяет жертву шашкой. Они – люди опытные и прекрасно знают, как надо бить. Удар шашкой – улика, а избить кулаками – поди, потом, докажи, что били в полиции. «Избит в драке, взяли избитого» – и все шито-крыто. Даже в настоящем деле, когда случайно избили до смерти («и дернула же его нелегкая умереть; мужик был здоровеннейший, кто бы мог этого ожидать?»), обвинению приходилось свидетельскими показаниями доказывать, что «Воздухов до отправления его в часть был совершенно здоров». Очевидно, убийцы, утверждавшие все время, что они вовсе и не били, говорили, что привезли избитого. А найти свидетелей в подобном деле – вещь невероятно трудная. По счастливой случайности оказалось еще, что окошечко из арестантской в солдатскую не совсем заделано: правда, вместо стекла вставлен жестяной лист с наверченными дырами, и дыры из солдатской завешены кожею, но, когда просунешь палец, кожа поднимается, и из арестантской можно тогда видеть, что делается в солдатской. Только поэтому на суде удалось вполне восстановить картину «обучения». Но такой беспорядок, как неплотно заделанное окно, мог быть, конечно, только в прошлом веке; в XX веке, наверное уже, окошечко из арестантской в солдатскую в первой кремлевской части Нижнего Новгорода заделано наглухо… А раз нет свидетелей, то только бы попал человек в солдатскую!
162
Эти строки были уже написаны, когда газеты принесли еще одно подтверждение правильности такого утверждения. На другом конце России, в Одессе – городе, состоящем на столичном положении, – мировой судья оправдал некоего М. Клинкова, обвинявшегося, по протоколу околоточного надзирателя Садукова, в буйстве во время ареста в части. На суде обвиняемый, а также четыре свидетеля его показали следующее: Саду ков задержал в пьяном виде и доставил в участок М. Клинкова. Вытрезвившись, Клинков стал требовать, чтобы его освободили. В ответ на это один городовой схватил его за шиворот и стал бить, потом явилось еще трое городовых, и все четверо стали истязать его, нанося удары в лицо, голову, грудь и бока. Под градом сыпавшихся на него ударов Клинков, облитый кровью, свалился на пол, и тогда его стали уже бить лежачего с еще большим остервенением. Как показали Клинков и его свидетели, истязанием его руководил Садуков, поощрявший городовых. Избитый Клинков потерял сознание, и когда пришел в себя, то был выпущен из участка. Немедленно Клинков отправился к врачу, которым был освидетельствован. Мировой судья посоветовал Клинкову подать жалобу на Садукова и городовых прокурору, на что Клинков ответил, что жалоба прокурору уже подана им, причем свидетелями истязания его выступают двадцать человек.
Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что М. Клинкову не удастся добиться предания суду и осуждения городовых за истязание. Били не до смерти, – и если, паче чаяния, ответят, то пустяками.