– Вы в уединении усовершенствуете ваши дарования.
– Нисколько, ваше сиятельство. Музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии…
Мы еще с ним кое о чем поговорили; всего забавнее, что я ему твердил о том, как сроду не имел ни малейших видов честолюбия, а между тем за два чина предлагал себя в полное его распоряжение.
При лице шаха всего только будут два чиновника: Мазарович, любезное создание, умен и весел, а другой: я, либо NN. – Обещают тьму выгод, поощрений, знаков отличия по прибытии на место, да ведь дипломат на посуле, как на стуле. Кажется, однако, что не согласятся на мои требования. Как хотят, а я решился быть коллежским асессором или ничем3. Степан, милый мой, ты хоть штаб-ротмистр кавалергардский, а умный малый, как ты об этом судишь?
Бегичеву С. Н., 30 августа 1818*
30 августа <1818. Новгород>.
На этот раз ты обманулся в моем сердце, любезный, истинный друг мой Степан, грусть моя не проходит, не уменьшается. Вот и я в Новгороде, а мысли все в Петербурге. Там я многие имел огорчения, но иногда был и счастлив; теперь, как оттуда удаляюсь, кажется, что там всё хорошо было, всего жаль. – Представь себе, что я сделался преужасно слезлив, ничто веселое и в ум не входит, похоже ли это на меня? Нынче мои именины: благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился; ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался;1 может, и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает, только вряд ли я попаду в святые!
Прощай, мой друг; сейчас опять в дорогу, и от этого одного беспрестанного противувольного движения в коляске есть от чего с ума сойти! – Увидишь кого из друзей моих, из знакомых, напоминай им обо мне; в тебе самом слишком уверен, что никогда не забудешь верного тебе друга.
А. Г.
Коли случай будет заслать или заехать к Гречу, подпишись за меня на получение его журнала2. Ах! чуть было не забыл: подпишись на афишки3, присылай мне их, а когда уедешь из Петербурга, поручи кому-нибудь другому, Катенину или Жандру. – Прощай, от души тебя целую.
У нас нынче новый балет.4
Бегичеву С. Н., 5 сентября 1818*
5 сентября <1818. Москва>.
Мы сюда приехали третьего дни, а вчера я получил от тебя письмо, милый мой Степан; это меня утешило до крайности, и, однако, заставило опять вздохнуть по Петербурге. Здесь для меня все ново и, следовательно, всё еще приятно; соскучиться не успею, потому что через три дни отправляюсь; ты уже пиши ко мне в Тифлис. Павлова я видел, и он у меня побывал, завтра познакомит с женою; Чебышева в тоске, Алексей Семенович Кологривов скоропостижно умер; мужа1 ее здесь нет. Чипягова ждем не дождемся; осведомься, выехал ли он из Петербурга; я справлялся на многих станциях, в смотрительских книгах, имени его нет нигде. Брата твоего2 тоже здесь нет, зато есть монумент Минину и Пожарскому3, и «Притворную неверность» играют4, и как играют! Кокошкин вчера передо мною униженно извинялся, что прелестные мои стихи так терзают, что он не виноват: его не слушают. Было бы что слушать. Вчера меня залобызали в театре миллион знакомых, которых ни лиц, ни имен не знаю. – Кстати, коли увидишь Семенову (Мельпомену)5, скажи, что ее неверный князь6 здесь, и я его за нее осыпал упреками и говорил, что, если он еще будет ей делать детей, то она для сцены погибнет. Он уверяет, что Святый Дух за него старается, что он при рождении последнего ребенка не при чем. Медведева здесь – прехорошенькая, я ей вчера в «Сандрильоне»7 много хлопал, здешние готентоты ничему не аплодируют, как будто наперекор петербургским, которые рады, что бог им дал ужасные ладони, и при всяком случае, готовы ими греметь; надо однако согласиться, что тот, кто у вас Льва играет, – Розсций в сравнении с первейшими здешними актерами.
Ты жалуешься на домашних своих казарменных готентотов; это – участь умных людей, мой милый, бо́льшую часть жизни своей проводить с дураками, а какая, их бездна у нас! чуть ли не больше, чем солдат; и этих тьма: здесь всё солдаты – и на дороге во всякой деревне, точно завоеванный край. Может и я скоро надену лямку: Павлов путем взялся похлопотать за меня при жене и при Ермолове, а если этот захочет перевести меня в военную, я не прочь. Что ты об этом скажешь? Пиши ко мне, почаще и побольше! Я поминутно об тебе думаю, и последние увещевания очень помню, и ты можешь судить, сколько я сделался основателен; тотчас отрыл Павлова и на другой день по приезде сюда отправился заказывать себе всё нужное для Персии. Эти благие намерения, однако, не исполнились: я заехал к приятелю, оттуда в ресторацию, плотно поел, выпил бутылку шампанского, и после театра слег в постель с чрезвычайною головною болью. Матушка мне приложила какую-то патку с одеколонью, которой мне весь лоб сожгло, нынче я, однако, свежее и, что встал, пошел поглазеть на молоденькую старую знакомку8, которая против нас живет, и уже успел с нею опять сдружиться и, побеседовавши с тобой, к ней отправлюсь. Ах, Персия! дурацкая земля! Гейер приехал с Кавказу, говорит, что проезду нет: недавно еще на какой-то транспорт напало 5000 черкесов; с меня и одного довольно будет, приятное путешествие.
Прощай, любезный друг, пиши же и справься еще о пашпортах и об <…>[86]; благодарствуй, что позаботился об этом. Матушка тебе кланяется, сестра9 еще не приехала, Жандр у нас еще живет, только я не видал его, он спасается где-то с Варварой Семеновной10.
Перо прескверное, и вздор пишу, да много <…>[87]
Верный друг твой.
Колечицкой А. И., 5–9 сентября 1818*
(Перевод с французского)
<5–9 сентября 1818. Москва.>
Мадам!
Непременно мы будем иметь честь явиться к вам, прежде чем поехать на концерт; я радуюсь предстоящему удовольствию провести с вами несколько приятных часов.
Ваш слуга Грибоедов.
Бегичеву С. Н., 9 сентября 1818*
9-го сентября 1818. Москва.
Любезнейший Степан! письмо это пишу у твоего брата, в присутствии Наумова и Павлова, которые уверены, что я если не в эту минуту, так ввек не поспею отправить к тебе мое послание. Ты можешь представить, обрадовался ли я Дмитрию Никитичу. Супружницы его не имел удовольствия видеть: говорят, бесподобная женщина. Постой, надобно тебе вкратце сказать все прочее, что я здесь видел: 1) Андрея Семеновича1, который у меня был; да правду сказать, вот и все интересное; завтрашний день я пускаюсь в путь далее. – Ужо дома побольше напишу, и это уж без меня доставится на почту.