Мне надобно доставить в Черинг-Кросс окорок ветчины да два тюка имбиря.
Господи боже мой! Индюшки-то у меня в корзине совсем подыхают с голоду. — Эй, конюх! Чума на тебя! Есть у тебя глаза ко лбу? Или ты оглох? Будь я подлецом, если проломить тебе башку не такое же благое дело, как выпивка! Иди сюда! Чтоб тебя вздернули! Совести в тебе нету!
Входит Гедсхил.
С добрым утром, молодцы. Который час?
Думается мне, два часа-то уж будет.
Одолжи мне, пожалуйста, фонарь, — мне надо проведать в конюшне своего мерина.
Нет уж, дудки! Знаю я штуки почище твоих, ей-богу!
Ну так ты одолжи мне, прошу тебя.
Одолжить-то я одолжу, но когда? А ну, угадай! Одолжить, говоришь ты? Черт побери, сначала я посмотрю, как тебя повесят.
Скажите-ка, молодцы, к которому часу думаете вы добраться до Лондона?
Да в таком часу, что в пору будет ложиться спать при свечах, верно тебе говорю. — Идем, сосед Мегс, пора будить господ. Они желают ехать с попутчиками, потому как у них уйма поклажи.
Извозчики уходят.
Эй, слуга!
(за сценой)
Мигом, как говорит грабитель.
Это все равно что сказать: «Мигом, как говорит трактирный слуга». Ведь ты отличаешься от вора, как зачинщик от исполнителя: тебе принадлежит честь замысла.
Входит трактирный слуга.
С добрым утром, мистер Гедсхил. Дело обстоит именно так, как я докладывал вам вчера вечером. У нас остановился один землевладелец из Кентских лесов; он везет с собой триста марок золотом; вчера за ужином он при мне рассказывал об этом своему спутнику. А тот смахивает на аудитора; у него тоже пропасть поклажи, не знаю уж, что там у него. Они уже встали и велели подать себе завтрак; скоро тронутся в путь.
Даю голову на отсечение, что они повстречаются с молодцами святого Николая[14].
Очень мне нужна твоя башка, — лучше прибереги ее для палача. Ведь мне доподлинно известно, что ты не за страх, а за совесть чтишь святого Николая.
Что ты мне там толкуешь про палача? Уж если мне суждено быть повешенным, то будет болтаться жирная пара висельников, потому что вместе со мной вздернут и старого сэра Джона, а уж он-то далеко не скелет. Брось! Среди нас есть такие троянцы[15], какие тебе и во сне не снились: ради забавы они готовы оказать честь нашему ремеслу, а ежели дело выведут на чистую воду, они, спасая свое доброе имя, мигом все уладят. Я вожу компанию не с какими-нибудь бездомными бродягами, не с какими-нибудь громилами, что готовы тебя пристукнуть дубинкой из-за шести пенсов, не с какими-нибудь краснорожими усатыми пьянчугами, а с господами знатными и весьма приятными, с бургомистрами и богачами, которые умеют за себя постоять, которые охотнее ударят, чем откроют рот, охотнее говорят, чем пьют, и охотней пьют, чем молятся. Но нет, черт возьми, я соврал: они то и дело молятся своей святой покровительнице — государственной казне, или, вернее, они не умоляют ее, а умаляют, потому что стригут ее день и ночь и сделали из нее себе сапоги.
Как! Из казны — сапоги? А они не промокнут в непогоду на дурной дороге?
Ничего-ничего, благодаря правосудию они выйдут сухими из воды. Мы грабим как за каменной стеной, в полной безопасности. Мы раздобыли папоротниковый цвет и теперь ходим невидимками.
Ну, положим, вас делает невидимками ночная темнота, а не папоротник.
Итак, по рукам! Ты получишь свою долю добычи. Слово честного человека!
Нет, уж лучше дай мне слово прожженного вора.
Да ну тебя! Слово homo[16] подходит для каждого человека. Вели конюху вывести моего мерина из конюшни. Прощай, паршивый черт!
Уходят.
Сцена 2
Большая дорога близ Гедсхила.
Входят принц Генрих и Пойнс.
Скорей-скорей, прячьтесь! Я увел коня у Фальстафа, и теперь он коробится от ярости, как накрахмаленный бархат.
14
...
15