Выбрать главу
Гибких трав вечереющий шелк И второе мое бытие. Да, сюда не прокрадется волк, Там вцепившийся в горло мое.
Я пойду и присяду, устав, Под уютный задумчивый куст, И не двинется призрачность трав, Горизонт будет нежен и пуст.
Пронесутся века, не года, Но и здесь я печаль сохраню, И я буду бояться всегда Возвращенья к жестокому дню.

Н. Гумилев.

35. В. Я. Брюсову

<Париж. 10/23 февраля 1908 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Я давно не писал Вам и теперь хочу искупить этот проступок, посылая Вам несколько новых стихотворений, из которых первое кажется мне не очень плохим, хотя в нем, пожалуй, я воспользовался Вашей темой. Второе обращение к себе самому; в нем я высказываю кое-что пришедшее мне в голову относительно конструкции стиха. Так что взгляните на него скорее как на рассуждение, чем как на стихотворение. Третье я считаю пустяком, но его захвалили, и, может быть, оно понравится и Вам. Недавно случайно в № «Образования» я нашел Вашу «Жизнь», и она мне понравилась больше каждого стихотворенья «Венка». Теперь уже, когда у меня спрашивают, какая Ваша книга наиболее вырисовывает Ваше творчество, я принужден отвечать, что все уже более или менее устарели и что Вы уже обогнали их на очень-очень многое. Никогда бы я не стал Вам писать всего этого, если бы у меня не было корыстной цели: побудить Вас издать новый сборник Ваших последних стихов.

В самом деле, мы (т. е. русские читатели) получаем Блока и Городецкого по нескольку книг в год, а Вас — раз в три <года> и даже больше. Но я, конечно, не говорю здесь о распространении книг для поддержания или увеличения Вашей славы, надеюсь Вы меня не заподозрите в этом, нет, но просто для современного читателя важно быть au courant[4] Вашего творчества. Тогда бы и русская литература очистилась от мелких гениев, которых приходится хвалить за неимением лучшего, и Георгий Чулков бросил бы перо к великой радости г<осподина> Андрея Белого, и Городецкий подумал бы, что теперь писать левой ногой стало как-то неловко. И я бы поучился.

Все это я пишу Вам как читатель и с его точки зренья мечтаю о Вашей книге, но как писатель должен сознаться, что Вы своей строгостью к себе лучше, чем словами, учите нас тактичному обращенью с литературой. Но мне кажется, что эта Ваша последняя задача уже выполнена: кто хотел, понял, а горбатого исправит могила. Простите мою многоречивость.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

Андрогин
Тебе никогда не устанем молиться, Немыслимо-дивное бог-существо, Мы знаем, ты здесь, ты готов проявиться, Мы верим, мы верим в твое торжество.
Подруга, я вижу, ты жертвуешь много, Ты в жертву приносишь себя самою, Ты тело даешь для великого бога, А я ему душу мою отдаю.
Спеши же, подруга! Как духи, нагими Должны мы исполнить священный завет, Шепнуть, задыхаясь, забытое имя И, вздрогнув, услышать желанный ответ.
Я вижу, ты медлишь, смущаешься... что же? Пусть двое погибнут, чтоб ожил один, Чтоб странный и светлый с безумного ложа, Как Феникс из пламени, встал андрогин.
Уж воздух, как роза, и мы, как виденья, То видит отчизну свою пилигрим... И верь: не коснется до нас наслажденье Бичом оскорбительно-жгучим своим.
Поэту
Пусть будет стих твой гибок, но упруг, Как тополь зеленеющей долины, Как грудь земли, куда вонзился плуг, Как девушка, не знавшая мужчины.
Уверенную строгость береги: Твой стих не должен ни порхать, ни биться, Хотя у музы легкие шаги, Она богиня, а не танцовщица.
И перебойных рифм веселый гам, Соблазн уклонов легкий и свободный Оставь, оставь накрашенным шутам, Танцующим на площади народной.
И выйдя на священные тропы, Певучести пошли свои проклятья. Пойми: она любовница толпы, Как милостыни, ждет она объятья.
* * *
Под рукой уверенной поэта Струны трепетали в легком звоне, Струны золотые, как браслеты Сумрачной царицы беззаконий.
вернуться

4

В курсе (франц.).