Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

Царица

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.

Трубили герольды; по ветру рвалися знамена,
Как листья осенние, прелые, бурые листья,
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краев украшали литые из золота кисти.

Нагая царица томилась в неслыханном блуде,
Глаза ее были, как пропасти темного счастья,
Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,
На стройных руках и ногах трепетали запястья.

И зов ее мчался, как звоны ласкательной лютни:
«Спешите, герои, несущие луки и пращи,
Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,
Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще.

Спешите, герои, окованы медью и сталью,
Пусть в гибкое тело вонзятся свирепые гвозди,
И бешенством ваши нальются сердца и печалью,
И будут пьяней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие грубые люди,
Мое исступленное сердце не знает боязни,
Идите, терзайте для муки расцветшие груди,
Герольд протрубит, приступите к восторженной казни».

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновой,
На бронзовом блюде рабы протянули герольду,
Но варвары севера хмурили гордые брови,
Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.

Они вспоминали холодное небо и дюны,
В зеленых трущобах веселые рокоты птичьи,
И царственно-синие женские взоры... и струны,
Которыми скальды гремели о женском величьи.

Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И щеки пылали и ждали сердца преступленья,
Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,
С надменной улыбкой он крикнул слова отступленья.

Н. Гумилев.

46. М. Ф. Ликиардопуло

<Царское село. 17 июля 1908 г.>

Многоуважаемый Михаил Федорович!

Может быть, Вы не откажетесь распорядиться, чтобы мне выслали гонорар за мои стихи в № 6 «Весов». Я в Царском еще месяц. Мой привет Валерию Яковлевичу, если он случайно в Москве.

Искренне уважающий Вас Н. Гумилев.

Царское село, Конюшенная, д<ом> Белозерова

47. В. Я. Брюсову

<Слепнево (?). До 20 августа 1908 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Не только Вам, но и мне суждено начинать письма извиненьями.

Но и у меня есть достаточные основанья, чтобы объяснить мое долгое молчанье. Все это время во мне совершался перелом во взгляде на творчество вообще, а на мое в частности. И я убедился в моем ничтожестве. В Париже я слишком много жил и работал и слишком мало думал. В России было наоборот: я научился судить и сравнивать. Не думайте, что я соблазнился ересью В. Иванова, Блока или других. По-прежнему я люблю и ценю больше всего путь, указанный для искусства Вами. Но я увидел, как далеко стою я от этого пути. В самом деле, Ваше творчество отмечено всегдашней силой мысли. Вы безукоризненно точно переводите жизнь на язык символов и знаков. Я же до сих пор смотрел на мир «пьяными глазами месяца» (Ницше), я был похож на того, кто любил иероглифы не за смысл, вложенный в них, а за их начертанья и перерисовывал их без всякой системы. В моих образах нет идейного основанья, они — случайные сцепленья атомов, а не органические тела. Надо начинать все сначала или идти по торной дорожке Городецкого. Но на последнее я не согласен. В одном стихотвореньи Вы говорите: «есть для избранных годы молчанья...». Я думаю, что теперь они пришли и ко мне.

Я еще пишу, но это не более, как желанье оставить после себя след, если мне суждено «одичать в зеленых тайнах». В силу того же соображенья я возвращаю Вам «Скрипку Страдивариуса» с просьбой напечатать ее в «Весах», когда это будет для них удобно. Книгу я решил не издавать, а мои вещи после перелома будут слишком долго незрелы, чтобы их можно было печатать.