Де Лагранж. «Здравствуй, маркиз!»
Мольер. «А, маркиз, мое почтение!»
Де Лагранж. «Ты что здесь делаешь?»
Мольер. «Черт возьми, ты же видишь: я жду, когда эти господа отлипнут наконец от двери, чтобы и я мог просунуть голову».
Де Лагранж. «Черт побери, ну и столпотворение! Не желаю я тут тереться, лучше уж войду одним из последних».
Мольер. «Тут есть по крайней мере человек двадцать таких, которые прекрасно знают, что их не впустят, и все-таки они теснятся так, что к двери не проберешься».
Де Лагранж. «Крикнем погромче наши имена привратнику, и он пригласит нас войти!»
Мольер. «Тебе это, может быть, и пристало, а я не хочу, чтобы Мольер вывел меня на сцену».
Де Лагранж. «А я, маркиз, так полагаю, что в Критике он именно тебя и вывел!»
Мольер. «Меня? Нет уж, извини! Это был ты собственной персоной».
Де Лагранж. «Право, это слишком любезно с твоей стороны — навязывать мне свое изображение».
Мольер. «Черт возьми! Да ты, как видно, шутник! Даришь мне то, что принадлежит тебе самому!»
Де Лагранж (смеясь). «Ха-ха-ха! Вот потеха!»
Мольер (смеясь). «Ха-ха-ха! Вот умора!»
Де Лагранж. «Как! Ты осмеливаешься утверждать, что это не тебя вывели в роли маркиза из Критики?»
Мольер. «Понятно, меня! „Пьеса противна, противна, черт возьми, до последней степени! Пирожок!“[109] Это я, я, конечно, я!»
Де Лагранж. «Да, черт побери, смейся, смейся, а это ты. Хочешь, побьемся об заклад? Увидим, кто из нас прав».
Мольер. «А что ты ставишь?»
Де Лагранж. «Я ставлю сто пистолей, что это ты».
Мольер. «А я — сто пистолей, что это ты».
Де Лагранж. «Сто пистолей наличными?»
Мольер. «Наличными. Девяносто получишь с Аминта, а десять наличными».
Де Лагранж. «Согласен».
Мольер. «Кончено дело».
Де Лагранж. «Плакали твои денежки».
Мольер. «А твои тебе улыбнутся».
Де Лагранж. «Кто же нас рассудит?»
Мольер (Брекуру). «Вот кто нас рассудит. Шевалье!»
Брекур. «В чем дело?»
Мольер. Ну вот! И этот заговорил тоном маркиза! Разве я вас не предупреждал, что в вашей роли нужно быть совершенно естественным?
Брекур. Предупреждали.
Мольер. Еще раз: «Шевалье!»
Брекур. «В чем дело?»
Мольер. «Мы побились об заклад — будь любезен, разреши наш спор».
Брекур. «Какой спор?»
Мольер. «Мы спорим, кого вывел Мольер под видом маркиза в своей Критике: он говорит, что меня, а я говорю, что его».
Брекур. «А по-моему, ни того, ни другого. Вы оба с ума сошли, зачем вы принимаете такие вещи на свой счет? Я слышал недавно, как Мольер выражал свое возмущение в разговоре с людьми, которые обвиняли его в том же, в чем обвиняете вы. Он говорил, что особенно его огорчает попытка угадать, с кого списан тот или иной его персонаж, что его задача — изображать нравы, не касаясь личностей, что герои его комедий — создания вымышленные, что это видения, которые его фантазия облекает плотью, дабы позабавить зрителей; что он был бы в отчаянии, если бы случайно кого-нибудь задел, и что он навсегда потеряет охоту писать комедии, если в них вечно будут отыскивать сходство с кем-либо по наущению его врагов, желающих поссорить его с людьми, о которых сам Мольер и не помышлял. И я нахожу, что он прав. Ну к чему, скажите, пожалуйста, приписывать кому-то одному все слова и жесты и подводить автора, объявляя во всеуслышание: „Он изобразил такого-то“, когда все эти черты можно найти у сотни других людей? Если задача комедии — рисовать человеческие недостатки вообще, главным образом недостатки наших современников, то Мольер не может создать такой характер, который не напоминал бы кого-нибудь в нашем обществе. Но если его обвиняют в том, что он имел в виду всех, в ком можно найти обличаемые им пороки, то пусть уж лучше ему запретят писать комедии».
Мольер. «Честное слово, шевалье, ты хочешь оправдать Мольера и заодно выгородить нашего приятеля».
Де Лагранж. «Нисколько. Это он тебя выгораживает, но мы найдем другого судью».
Мольер. «Предположим. Однако скажи, шевалье, не кажется ли тебе, что твой Мольер выдохся и что у него иссякли сюжеты для…».
109