Зачем на слишком шумный Сен-Жермен,
останемся на этом перекрестке,
на тлеющей асфальтовой полоске
послеполунощных ленивых перемен,
где я сама себя не узнаю
и близоруко щурюсь на витрину,
и в темных стеклах стыну, стыну, стыну,
и в светлых облаках, встречающих зарю,
горю, и горько слезы лью, и стыну, и горю.
* * *
Недогово́ренность всего, что не сбылось,
и недосказанность всего, что приключилось,
того, что еле полуизлучилось,
полураспалось и оборвалось.
А потому что сразу повелось,
что говорим не впрямь и не насквозь
и сквозь любовь проглядывает милость,
и в тех непромокаемых глазах,
хоть я утопни в собственных слезах,
одно пустое небо отразилось.
* * *
Как джинсы начинают выгорать,
так и апрель припахивает осенью,
лишь пережди жару, и тут же озимью
гусиной кожи покрывается тетрадь.
И нас прихватывает легоньким ледком,
то ли недавним, то ли на полгода
вперед, и смотрит в сторону погода,
как если бы ты с нею незнаком,
как если бы она не знак, но звяк
посуды грязной в запертой кофейне,
как если бы она не ветра веянье,
а просто так, прихлопнутый сквозняк.
* * *
Как струна напряжена
в ожиданьи дирижера!
Как ты дышишь напряженно,
еле вставши в стремена.
Как раскачана волна
под веслом, и как под глазом
жилкой дергается разум,
досыхающий до дна.
Что же ты невесела
в этом тихом дребезжаньи,
в нарастающем дрожаньи
дирижерского весла…
* * *
А ты вообрази,
что там, на тех высотах,
прислушаются, кто так
расплакался в грязи.
Вообрази, что там,
на тех высотах звездных
тот плач – и хлеб и воздух
бесслезным существам.
Но не воображай,
что все снято́ и свято,
что тут и вся расплата
под смертный урожай.
* * *
Дрожит перо дешевой авторучки
и, ляпая, царапает крючки -
почти стенографические штучки,
почти конспиративные значки.
Созвучий лиловеющие тучки,
разорванные строчек ручейки,
и, окунувшись в каждой закорючке,
промокли замутненные зрачки.
И верх небес, рифмующийся с низом
речного дна, подернутого сизым
туманом оттекающего дня…
И ветер, обрывающий колючки
репейников, как пьяница с получки
гуляет, сочлененьями звеня.
* * *
И за что мне все это досталось -
эта слабость на Новом мосту,
эта горькая поздняя сладость
серых набережных в цвету,
и ни шатко ни валкого мая
ожидаемая маета,
и любовь моя, полунемая,
не внимая, но все понимая,
заглядевшаяся с моста…
* * *
Как ленинградский расхлябанный лабух,
как лопухи и лебеда,
не разменяйся в чужих силлабах
на никогда и никуда,
не просыпайся, покуда скрыто
имя, впотьмах позабыто лицо,
не прозвенело по камню копыто,
шпора не звякнула о крыльцо
и не звонит телефон над ухом -
– «Ne quittez pas!» – Не покидай…
…к мокрой подушке с вылазящим пухом
словно щекою к щеке припадай.