Выбрать главу
Ты – стихов моих родитель по симпатии, даже если твой водитель – член компартии.

* * *

Чистый-чистый, мытый-мытый тротуар, как душа моя открытый под удар.
Увези с собою в лагерь этот вид, где в тиши с звездою камень говорит
на славянско-вавилонских словесах, где звезды тяжелый отблеск на весах
перетягивает чашку к мостовой, где прощаться так нестрашно нам с тобой.

* * *

Что-то – кому-то, а что – никому не расскажешь. Дышишь минуту поглубже, чтоб выдохнуть тяжесть.
Меряешь вздохом, и охом, и ахом дорогу. – Что тебе, плохо? – Да нет, ничего, слава Богу.
Меряешь страхом застрявшие в глотке признанья, смехом и взмахом руки ускоряешь прощанье.
Что-то – к чему-то, а что – ни к чему и бесцельно, смято и мутно, и даже – смешно! – не смертельно.

* * *

Где-то море, где-то парус, где-то волны и ветра. Я вдали от моря старюсь, ваша старшая сестра.
Океанской серой солью оседает на виски все, что было просто болью, все, что забрано в тиски.
За окном моим не волны, за окном моим – ветра, и короткий всхлип невольный просыхает до утра.

* * *

Захлебываясь песней, шагал пехотный полк. А мы стоим на бровке Садового кольца. Ах, бедный мой ровесник, из нас не вышел толк, мы выскочили за пол- остановки до конца.
И если захлебнемся - не маршем строевым, но лепетом полночным в полубреду, в полу- сознаньи, что пробьемся сквозь дождь и шум травы к мелодии внезапной, водосточной по стеклу.

стихотворение, первоначально написанное по-польски

А верлибры - их-то я клеить могу по-французски и даже по-польски. Как колибри, запорхают, неся ко мне в клювике славу, а то и какие копейки. Только хмурюсь, сомневаясь, сумеет ли бедный стишок ну в каком-нибудь, скажем, Подольске, не рифмуясь, любовной ли, детской размах сообщить колыбельке.

* * *

Милый, милый, не назвать, не позвать, не произнесть, и в гранитную кровать клочьями ложится весть.
Милый, милый, не придешь, не приснишься, не прискачешь, и сквозь утренний галдеж не докрикнешь, не доплачешь.
Милый, милый, ты – один, а меня, прости, так много, как в кудрях моих седин и как ангелов у Бога.

* * *

Радость моя, растворенье мое в воздухе зимнем, дождливом, жемчужном, сладостней плакать на севере южном, чем по Мадриду, смеясь, воронье
спугивать смертоубийственной шпагой по-над погостом, где ржавеет склеп, а командор и оглох, и ослеп, и пренебрег и женой, и отвагой.
Радость моя, в воздусех растворясь, здесь, далеко, и на севере, близко, я проскользну над вселенною склизкой, с миром вступая в преступную связь.