* * *
Далёко за полночь. Разведены мосты.
Готовятся к разводу часовые.
Расходятся последние гуляки.
Нечеловеческой (и верно!) красоты
на лапах сфинксы спят сторожевые,
и веки их сияют в полумраке.
Далёко за полночь. Во всей Европе ночь.
Не холодно в Европе, хоть и верно
в Венеции темно – пора ночная.
В такую ночь через границу уволочь
возлюбленного (бывшего), наверно,
нетрудно. Не тружусь. Не начинаю.
Далёко за полночь. В далеком далеке
другая ночь и бытие другое
покинуты, как выморочный замок,
и нет ключей ни при одном замке,
заброшены Бог весть куда, вот горе.
Чем отомкнешь ты эту ночь, изгнанник?
* * *
«Дождливый мой! Возлюбленный! Щемящий!»
– и оба неба плачут мне в ответ,
струистою лучащеюся чащей
размыт разрыв семи последних лет.
И где-то в дальнем-дальнем междуречьи,
на полпути в Атлантике сойдясь,
река реке небрежной нежной речью
понадграничную напомнит нашу связь.
И обе мглы взойдут по-над гранитом,
две занавески на одно окно,
и просветлеет на окне промытом
одно дыханье, облачко одно.
* * *
И серый горизонт, и сонная прохлада,
и бесшелестность зарешеченного сада,
и флейты звук, совсем лишенный страсти,
все предвещает мне погоды перемену,
все дожидается, во что переодену
чуть слышную пульсацию в запястьи.
Какую по руке найду я рукавицу,
какую ловчую с нее я вскину птицу
в жемчужную заждавшуюся тучу,
и что – вчерашнюю подтаявшую льдинку,
увечную, уже почти что невидимку,
увековечу или улетучу?
Все замерло, все ждет, готовы ли ответы
немым параграфам неслышимой анкеты,
но нет – и слабый пульс, едва ускорясь,
лишь предвещает, ничего не обещает,
и громким в голос колоби́тьем не вещает,
во что истает завтрашняя горесть.
* * *
Там, где Кривокардинальский переулок
вытекает к петербургским фонарям,
подошел к нам полунищий параноик
со светящимся под глазом фонарем.
Он читал стихи – спасибо, не романы -
и потребовал за них хотя бы франк.
Друг мой долго выворачивал карманы
и сказал: «Закрыто – все ушли на фронт».
И тогда бродяга сел и долго плакал
о себе и об ушедших воевать,
о спартанцах, абиссинцах и поляках,
по дороге поминая твою мать.
Свет неверный расплывался под листвою
безымянного древесного ствола.
«Да не плачь, – взмолился друг мой, – Бог с тобою»,
– я глаза от них обоих отвела.
Я глядела на соседнее аббатство,
я глядела, только чтобы не глядеть
на убожеское братское сиротство,
за подкладкою нащупывая медь.
Я ушла, просыпав мелкие сантимы,
не отёрши ни своей, ничьей слезы,
носовым платком обмахивая стены,
заметая переулками следы.
* * *
Звуку на всем скаку
смысла барьер причален.
Не всякому языку
даден такой датчанин.
Быть там или не быть
– мучим принц в Эльсиноре.
Быть – да еще добыть
слово лесостепное.