* * *
Кому-то подарила
исписанный листок,
дарила, говорила:
«Возьмите этих строк
попробовать образчик,
короткий, как рецепт,
хотя и тарахтящий,
как грузовой прицеп».
Дарила, говорила,
а думала свое:
«Вглядись в мои чернила,
в житье мое бытье,
в мой, прирученным волком,
зажатый в горле крик
и в мой ночным проселком
летящий грузовик.
Вглядись в мои ухабы,
в разъезженную твердь,
в разверзшиеся хляби,
в ночную круговерть
дорогой, без дороги
и посреди зимы,
и взгромоздясь на дроги,
и на аэродроме,
толкнувшись от земли…»
А думала свое:
«Мое житье-бытье
– одна строка, и кроме
нет ничего. Не дрогни,
вглядись в лицо ее».
* * *
Тише, мыши, старая ария
поцарапанная шипит
под ночным шапито планетария
на одной из шатких орбит.
Кот на крыше вторит неистово,
но не март на дворе,
занавеска облака мглистого
на невидимой райской двери.
О пожалуйста, нельзя потише ли,
абсолютный нуль тишины
достигается там, где услышаны
оборачивающиеся над крышами
шестеренки полной луны.
* * *
Сбейте оковы – сбили оковы.
Дайте мне волю – не дали.
Выдали крепко четыре подковы,
словно четыре медали:
за оборону, за взятие, за
труд, за победу. Колоду
выдолбить, и пятаки на глаза:
«Я научу вас свободу…»
* * *
Я пишу письмо, но не в дальний век,
а туда, где подать рукой,
где в скалистый брег ударяет ветр,
но и ветер, и берег другой.
Я пишу тебе, но не знаю, кто
ты, и скоро забуду, кто я.
Дважды в тот же рукав не надеть пальто,
не испить воды из ручья,
по которому пеленой мазут
расплывается в океан,
над которым стоит, раздет и разут,
то ли бакен, то ли башенный кран.
* * *
Пчела, пчела, зачем и почему
не для меня яд обращаешь в мед,
черна, черна – что к дому моему
тропинка ядовитая ведет,
травинка губы колет, и распух
чего-чего наговоривший рот,
и бедный дух глагольствует за двух,
но что ни молвит – всё наоборот.
О чем очей неутолимый жар?
Над чем ночей горячечная мгла?
О, пощади, пчела! Пчела, не жаль!
Ужель тебе не жаль меня, пчела?
* * *
Когда начинаешь спотыкаться на простейших словах,
например, оцепенело задумываешься, что значит «когда»,
когда реченья и речи расползаются в швах
и сыплется ткань языковая, ни на что не годна,
– тогда прикуси язык и выключи телефон,
уставься в стенку и изучай обоев узор,
ибо зачем дар речи беречь, если он
дан на одно заикание да на позор,
да на ловлю созвучий, где их нет и следа,
где одна вода, с самой собою созвучна, журчит,
где все равно не додумаешься, что значит «где» и «когда»,
а тем более, где и когда «где» и «когда» звучит.
* * *