* * *
На перемиг светофора
над еле видной чертой
вскинется синяя штора
этою между и той
жизнью, мерцающей стрелки
на электрический тик,
на перепрыжку каретки,
на дактилический стих
с отнятой, отморожённой
бедной последней стопой,
брошенной в яму за зоной,
на несвиданье с тобой,
на несведенные створки
раковины на песке,
на несмываемо горький
миг на одном волоске
– вскинется к свету и тут же
рухнет потемками в глаз,
тщившийся высмотреть лучше
в миг, чем за шторою в час…
В час предрассветного сора
на перекрестке глухом
рыжий зрачок светофора
вскинется и петухом
загорлопанит, рассея
призрачную синеву
и самого ротозея
вместе со сном наяву.
* * *
Это разговоры, разговоры до полуночи,
это разговоры, разговоры до утра.
Кто кого повымучил, где недополучено,
по какой излучине тень моя ушла.
Что и с кем произошло, по какому случаю
одному везение, одному тюрьма,
и к какому с радостью неблагополучию
тень моя уходит, на плече сума.
Вечером и за полночь, поутру и к вечеру,
но в немой полуденный августовский зной
только тупо глянут, как, поставив свечечку,
тень моя тонет во тьме неземной.
* * *
Ты устарел, пострел,
Эрот розоворукий.
Теперь ведут отстрел
не луком, но базукой.
А ты, дитя Луки,
ты стар, как старый Кранах.
Глянь: мотомехполки
Венер на всех экранах.
Еще ли грезит взгляд,
покоясь в ясных звездах?
Там душу веселят
ракеты воздух-воздух,
а сердце пронзено
не тою оперенной,
но массовою, но
повзводно-миллионной.
Чего же ты, рука,
крепка лежишь на луке,
стрела моя, строка,
на тетиве разлуки.
* * *
Снова и берег и ветер -
больше чем просто слова.
Стой, на обочине вереск.
Здравствуй, трава-лилова.
Бьет в набегающий берег
из-под подошвы волна.
Ночь лилову перебелит,
выворотит наизна…
анку, и вдох перебитый
выдохом на валуны
ляжет под круглой орбитой
незаходящей волны.
Здравствуйте, коли не снитесь,
ветер, и берег, и мох,
Свислочь, и Невеж, и Свитезь,
Нива и Свирь… Новый вдох,
выхода не находящий,
ляжет лиловой плевой
в бронхи, и сломится хрящик,
северный и болевой.
* * *
Произношу заученный рефрен,
произвожу заученные жесты,
в который раз выравниваю крен
от скошенного громыханья жести
заржавленной, заржавленным гвоздем
ее кой-как приковывая к балке,
чтоб и не снился ей ни окоем,
ни гвоздодер… Всё в той же раздевалке
я надеваю старое пальто
на стертую залатанную кожу
и вновь произношу и сё, и то,
произвожу всё это же и то же,
происхожу оттуда же. Молва
меня рисует много интересней,
чем то, что есть, чем тою, какова
я есть, была и буду. И хоть тресни.
* * *
Для чего, проходя, проходимец
мне дорогу туда указал,
указательным жестом мизинец
на закрытый нацелил вокзал?
Для того ли, чтоб, в мыслях усталых
погрузясь, не заметила, что
на корявых рассохшихся шпалах
разбивается цирк шапито