нас – поющих, спящих,
курящих и пьющих, -
сколачивая ящик,
куда нам сыграть.
Уж отверста жила.
Смерть, где твое жало?
Кинжальная рана.
Палящая хладь.
* * *
Значит, так суждено, значит, там
суждено догореть, расшибаясь
о земь августа, талый туман
разойдется, по швам расшиваясь,
обнажая пролысый вершок
перелеска над речкой и ночкой,
к обожженному тернию щек
прилегая свинцовой примочкой.
* * *
Не Летний сад, не Зимнюю канавку
– осеннюю расплывчатую смазь
сквозь залитые дождичком очки.
Воспоминание подобно томагавку:
оно взлетает с пишущей руки
и возвратится, в переплет вонзясь,
когда уже ни правку, ни поправку
не вставить в чисто набранную вязь,
не заменить ни рифмы, ни строки,
ни заголовка. Но зато и за доставку
не платится. Как по воде круги,
оно и транспорт для себя, и связь.
И, не вставая в очередь к прилавку
почтамтскому, в космическую грязь
без адреса, сложивши в голубки,
без имени метну и, засмеясь
сквозь слезы – дождевые ручейки,
той, что не ржа́веет, не сдам на переплавку.
* * *
Где роится пыльца
и ровняется в ряд
мошкара у лица,
заводя маскарад,
где личину сорвать -
точно куклу разбить,
где тебе не бывать
и меня не любить,
где еловым стволом
серебристая мгла
в ночь перед Рождеством
на трясину легла,
где запеть – как солгать,
вскрикнуть – как изменить,
где качается гать,
как стекляруса нить,
– оскользнется нога,
трепыхнется рука,
вот и вся недолга,
потолок мотылька.
* * *
Ходи по улицам, работай над собой,
прищуриваясь близоруким глазом,
входи в толпы неумолкаемый прибой
и, шевеля растресканной губой,
тупой рассудок и не менее тупой
порыв эмоций выбрось оба разом.
Оставь лишь то, что в замутненное стекло
колотится, как вялая ночница,
лишь то, что скулы над рекой тебе свело,
что свёкольным румянцем расцвело,
что всё заштопано, а все-таки светло,
зовется небом и уже не снится.
* * *
Смешнее смешного, но снова
асфальтовый черный ручей
натянут на жизнь, как основа
для ткущих меня смехачей.
Мельканием нитки нечастой
мой вечный снует неуспех,
щекоткою новых несчастий
вводя в принудительный смех.
Осмеивайте и засмейте
под небо и под потолок,
пока защекочет до смерти
свища и летая уток.
* * *
Сквозь двойное стекло наблюдая
наступающий мокрый апрель,
я на самом-то деле до мая
доживать собираюсь теперь,
я на самом-то деле Даная
под пронизывающим дождем,
и душа у меня водяная,
и объятья мои – водоем,
и, придушенный вздох отдавая
набежавшей на воду волне,
я останусь в преддверии рая,
недоступного ныне вдвойне.
* * *
Оводы, шершни, конские мухи,
жажде и зною дна не видать,
дня не увидеть в пыли и пухе,
выдохнуть нечем, ни зарыдать.
Проводы, встречи, шепот иссохший,
щеки сухие, руки, в туман
ищущие друг друга на ощупь,
как головёшка – скошенный лан.