* * *
Накалился твердый рок добела,
в пляс пустился кубарек, а юла
стала слезы, слезы, слезы, слезы лить,
чтоб разжалобить, а нет, так разозлить,
чтоб разжать спиралевидный моток,
что со спиц у старой бабы утёк,
изловить с основы сорванный уток,
удержать безудержный рок.
* * *
Это альфа и омега Центавра
с двух сторон неосвещенной Домниковки
дышат пламенем и цокают копытом.
Заблудилась я, мой путь недоиспытан,
и, смерзаясь с гарью, зимний воздух колкий
льнет ко лбу, как заржавевшая аура.
* * *
О, если б без слова, мычаньем
дотыкаться в вымя небес,
с прилипшим к губам молочаем,
с ключами наперевес.
О, если бы можно сказаться
нечленораздельней, чем мысль,
без стихосложенья – эрзаца
Иаковой лестницы ввысь.
О, если б без рифмы, без слога
и без языка, но пока
без складу и ладу эклога
карабкается в облака
и высь оглашает мычаньем,
чтоб слышали эти и те,
как жизни грядущей мы чаем,
посеяв ключи в пустоте.
* * *
О, раж, в который входишь,
когда, слепя глаза,
гроза с далеких стойбищ
надвинется, грозя
крушеньем, разрушеньем
и выжженной землей,
и – головокруженьем,
обморочной тьмой.
О жар грозы отцветшей,
увядших молний блеск,
в виру причин и следствий
одной песчинки всплеск.
* * *
Не в стихах, а наяву
тамариск бросает тень
на дорогу.
Не в Москва-, Москву-реку
меж полей бежит ручей,
а в Гаронну.
Это я или не я?
Это тут или по ту
сторону?
Спугивая воронье,
тащит трактор, весь в поту,
борону.
* * *
Как по улице Сен-Жак сквозняк
и до самой Компостелы[7]. Знать,
то Иаков подает тебе знак:
званых много – мол, не стану зазывать.
Что ж, пойдешь ли в дождь и пыль, в жару и снег
на уступы и на приступ Пиреней,
будто франк на сарацина в набег,
под хоругвью, с верной сталью при ней.
Ну а коли не пойдешь – не урон:
ни погода переменится, ни срок,
сто дорог выходит на сто сторон,
и на всех какой ни есть ветерок.
* * *
Пой, Филомела…[8]
Не плачь, ракита, – это ивы дело.
Не пой, бедняжка, – ты ж не Филомела.
Стучат копыта при въезде на паром.
Скрипит бумажка под расщепленным пером.
Вздыхая косо под сенью пересылки,
в последней хватке стяни концы косынки.
Стучат колеса, опоясывая земь,
раз-два́, раз-два́-три, четыре-пять-шесть-семь.
* * *
И увидел Бог,
что это хорошо -
и душа, и плоть,
и пшеница, и осот.
И в день седьмой
Он велел отдыхать -
спать медведю зимой,
а человеку не спать.
И яблочком вслед
запустил Он, когда
наши бабка и дед
вышли за ворота.
* * *
Зелье медово и маково
выпито досуха.
Все мне теперь одинаково
– дождь или засуха.
Дождь или засуха засветло
ухают, гукают.
Между рассвета и УСВИТЛа
деток баюкают.
вернуться
7
Как по улице Сен-Жак сквозняк // и до самой Компостелы. Знать, // то Иаков подает тебе знак… – Улица Сен-Жак (Святого Иакова) в незапамятные времена была дорогой, по которой парижские паломники, начав путь с Монмартра, шли в Сантьяго-де-Компостела, в святилище апостола Иакова, по преданию, там похороненного.
вернуться
8
Пой, Филомела… – Эпиграфом к стихотворению взята никому не известная (и даже, кажется, авторами забытая) цитата. Однажды к дню рожденья в Москве я получила телеграмму из Ленинграда: «ПОЙ ФИЛОМЕЛА ПЕВЧЕЕ ДЕЛО НЕ ПРОМЕНЯЕМ ПЬЕМ ВСПОМИНАЕМ БОБЫШЕВ НАЙМАН».