* * *
Я живу на улице Гей-Славяне,
у меня под окнами молоток отбойный,
и в глазах от грохота бяло-червоно.
Я сижу за рулем, управляю словами,
и словам не тошно, хоть бывает больно,
и слова развеваются, как знамена.
Как знамена разные – разного дела,
разной нации, разного паньства
и самого разного скрытого смысла.
И под ними идут водолей и дева,
и лев и ягненок, и пастырь и паства,
и большая медведица, и большие числа.
И в асфальт вгрызается молотком отбойным
тот, кто вышел на поиски самого себя же
под веще́й поверхностью, под их оболочкой.
Тот, кто станет тогда совершенно свободным,
когда услышит: «На тобi, небоже»,
– и замрет как вкопанный с пустою ладошкой.
* * *
Шкатулка или полный шкаф воспоминаний,
где гулко дышишь, отыскав открытку с кантом.
Напав на след былых сует, минувших маний,
себе самой промолвишь «ой» сухим дискантом.
Зеркалка щелкнет за плечом, и позабытый
так жалко будет извлечен из тьмы и тленья.
Как будто ты сии черты любви несытой
резцом в стене секла, а не в стихотворенье.
* * *
Жестко слезы утру.
Вкус дождя на ветру.
Шорох шуршащей гальки.
Время завинчивать гайки.
От океана соль
белою полосой
губы мне обводит,
спазмой желудок сводит.
Время уйти налегке
прежде, чем грянет жатва.
Время считать, в кулаке
сколько пальцев зажато.
* * *
Чтой-то вы мне, листья, на ухо щебечете,
еле слышно шепчете, щеку мне щекочете,
глухоты моей души этим не излечите,
не пролью напрасных слез, вспоминая ночи те -
те, которые, которых, за которыми
– были, нету, не угнаться сломя голову,
не доехать ни курьерскими, ни скорыми
до росистого рассвета голоногого.
На любовь заточенный нож держу за пазухой,
угрожаю дождику: «Дождик, перестань!»
Чтой-то вы мне, листья, нашептали на ухо,
вшелестели под ребро, щекоча гортань…
* * *
В начале жизни помню детский сад,
где я пою «Шаланды полные кефали»,
– и слышу, пальцем вымазав тарелку:
«Ты, что ли, голодающий индус?»
А школой был военный снегопад,
мы, как бойцы, в сугробах утопали,
по проходным ложились в перестрелку,
а снег горстями был таков на вкус,
как сахар, но без карточек и много…
Какая же далекая дорога
и длинная вела меня сюда,
где первый снег – а он же и последний,
где за полночь – теплей и предрассветней
и где река не ела корки льда.
* * *
Назначь мне свиданье
на севере диком,
где вьюга рыдает
в просторе безликом,
где вечной зимою,
не тронуты тленом,
на метр под землею,
полено с поленом,
ряды над рядами
промерзлые трупы.
Назначь мне свиданье
на сходке тергруппы,
на старом Арбате,
где новые ЗИСы
летят на закате
бесшумно, как крысы.
Назначь мне свиданье
под пальмой горючей,
где нас поджидает
судьба, а не случай,
ступенька в застенок
и пуля в затылок.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
ars poetica
Все напевы перепеты, пере-
биты, полегли на поле жатвы,
все любимые, и ахнуть не успели,
во строфах, как во гробах, зажаты.
Все мелодии к губам пристыли
инеем былых времен, и мерзлый
звук рожка не отогреется в пустыне
на хамсине жгучем и промозглом.