Все стихи написаны. Глотаю
воздух, как лягушка, пучеглазо.
Колом в горле та неспетая, спитая,
изнутри захлестнутое лассо.
de revolutionibus orbis
Генеалогичное древо
поэзии тряс листопад,
тишайшая Анна Андревна
кидалась в морозные дровни,
и рухал под лед Летний сад.
Гелиоцентричный Коперник
валился с овальных орбит
и, в звездный закутавшись пыльник,
крошился, как торунский перник,
под вяземский пряник обрит.
Что́ мне! и без благословенья,
и без благодати и без
открывшегося откровенья
рублю я на рифмы поленья,
и щепки срастаются в лес.
* * *
Но спесь – не в том, чтоб спеть
про степь да степь кругом и дальше,
а чтобы молвить: «Передай же
поклон…», – распластывая песть
в ладонь, сводимый конь
закинет голову на гриву,
и полнолуние к приливу
ковыльному прильнет, не тронь
крыла души-щегла,
взлетающей – взлетающего
наружу из глухого чрева,
туда, где дальняя легла
доро-о-…женька до ро-
кового в поле перепутья,
чтобы самой ли спотыкнуться,
коню ли подшибить крыло.
Еще одна
Вышла в 1993 вместе с «Седьмой книгой» в составе сб. «Цвет вереска» в изд. «Эрмитаж» (Тинафлай, США). Частично вошла в сб. «Не спи на закате» (СПб, 1996).
Еще одна абстрактная картина…
* * *
Крутится ржавая пластинка
…тинка …тинка. Передвинем иглу.
Плоское небо из цинка
с месяцем в самом углу.
Целлулоидные слезы… грезы…
березы из раскрашенных досок,
в баре пираты и гёзы
пьют апельсиновый сок.
О идиллические обломки
конвейера трепетных снов,
змейкой по дырчатой кромке
музыка райских тонов.
* * *
По наветренной стороне
веянье духа.
По канаве ручей-казначей
накопил тополиного пуха.
Пенье уха, открытого встречь
ветру, соколиная речь
ветра, соколиная масть
речки, обреченной впасть.
* * *
Какая истома,
когда по губам
далекого грома
прокатится гам.
Последнего грома
задернется мгла,
и с аэродрома
взовьется стрела.
Какая орбита
открыта тогда,
когда перебита
тугая дуга.
* * *
Плеск объятия на шее,
воск заплавил фитилек,
пуск снаряда по траншее,
где за бруствером залег
мелкий серенький солдатик,
где лежит ориентир,
далеко родных полатей,
далеко и штаб-квартир.
Скрип и скрежет ржавых петель,
петел зорю возвестил,
этот шепот, этот лепет
бронхи лепят из извести.
* * *
Уходит поезд и увозит повесть,
которую уже нам не дожить,
как будто рассекли грудную полость
и через рельсы не смогли зашить.
Уходит поезд. Собственно, ушел.
Ушел и фигурально, и буквально.
Прощального платка прощальный шелк
шьет ложный шов каденции финальной.
Как будто рассекли грудную полость
и вынули оттудова – но что?
Ржавый будильник, обе стрелки порознь,
и циферблат щербат, как решето.