1847
«Когда на дороге, случайно…»
Когда на дороге, случайно,
Мне встретилась милой родня, —
И мать, и отец, и сестрица
Любезно узнали меня.
Спросили меня о здоровье,
Прибавивши сами потом,
Что мало во мне перемены, —
Одно, что я бледен лицом.
О тетках, золовках и разных
Докучных расспрашивал я,
О маленькой также собачке
С приветливым лаем ея.
Спросил, между прочим, о милой:
Как с мужем она прожила?
И мне отвечали лбезно,
Что только на днях родила.
И я их любезно поздравил
И нежно шептал им в ответ,
Прося передать подравленье
И тысячу раз мой привет.
Сестрица примолвила громко:
«С собачкой случилась беда:
Как стала большою, взбесилась, —
Утоплена в Рейне тогда.»
В малютке есть с милою сходство:
Улыбку ее узнаю, —
И те же глаза, что сгубили
И юность, и душу мою.
1857
«С порога рыбачьей избушки…»
С порога рыбачьей избушки
Мы видели море вдали;
Вечерний туман отделялся
Приметно от волн и земли.
Один за другим зажигались
Огни на большом маяке,
И лишний один разглядели
Еще мы корабль вдалеке.
Шла речь о крушеньях и бурях,
О том, что матросу беда, —
Что он между небом и бездной,
Надеждой и страхом всегда.
Про Север и Юг толковали,
Какие по тем берегам
Особые есть населенья,
Какие обычаи там.
В цветах берега у Гангеса,
Леса-исполины растут,
И стройные, кроткие люди
Там лотос, склоняяся, чтут.
В Лапландии грязные люди,
Курносый, невзрачный народ:
К огню подберется, да, рыбу
Готовя, пищит и орет.
Дослушали девочки жадно,
Никто ни полслова потом;
Корабль в отдалении скрылся,
Давно потемнедо кругом.
1857
Красавица-рыбачка,
Причаль свою ладью,
Пойди исядь со мною,
Дай руку мне свою.
Доверчиво головкой
На грудь склонись ко мне;
Ведь ты ж себя вверяешь
Беспечно глубине.
С приливом и отливом,
Что море, грудь моя,
И много чудных перлов
Во глубине ея.
1841
«Нисходят во гроб поколенья…»
Нисходят во гроб поколенья,
Идут и проходят года,
И только одна в моем сердце
Любовь не пройдет никогда.
Хоть раз бы еще на колени
Упасть мне и встретить твой взор,
И только сказать, умирая:
«Madame, je vous adore!»
1857
Они любили друг друга,
Но каждый упорно молчал;
Смотрели врагами, но каждый
В томленьи любви изнывал.
Они расстались — и только
Встречались в виденьи ночном;
Давно они умерли оба —
И сами не знали о том.
1857
«Когда я про горе свое говорил…»
Когда я про горе свое говорил,
То каждый зевал да молчанье хранил;
Когда же в стихи я его нарядил,
То много великих похвал заслужил.
1857
«Как луна, светя во мраке…»
Как луна, светя во мраке,
Прорезает пар густой,
Так из темных лет всплывает
Ясный образ предо мной.
Все на палубе сидели,
Гордо Рейн судно качал,
Поздний луч младую зелень
Берегов озолочал.
И у ног прекрасной дамы
Я задумчиво сидел;
Бледный лик ее на солнце
Ярким пламенем горел.
Струн томленье, хоров пенье,
Жизнь как праздник хороша! —
Небо тихо голубело,
Расширялася душа.
Чудной сказкою тянулись
Замки, горы мимо нас
И светились мне навстречу
В паре ясных женских глаз.
1847
Во сне я милую видел:
Во взоре забота, испуг.
Когда-то цветущее тело
Извел, обессилил недуг.
Ребенка несла, а другого
Вела злополучная мать.
Во взоре, походке и платье
Нельзя нищеты не признать.
Шатаясь, брела она к рынку,
И тут я ее повстречал.
Она посмотрела, — и тихо
И горестно я ей сказал:
«Пойдем ко мне в дом. Невозможно
И бледной и хворой бродить:
Я стану усердной работой
Тебя и кормить и поить.
Детей твоих стану лелеять,
Всю нежность на них обратя,
Но прежде всего — на тебя-то,
Бедняжка, больное дитя!
Тебе никогда не напомню
Ничем о любви я своей
И если умрешь ты — я буду
Рыдать на могиле твоей».