Поэзия Кольцова — не случайное и одинокое явление, лежащее в стороне от магистральных путей русской литературы. Закономерность появления Кольцова в‘литературе нельзя связывать только с творчеством «поэтов-самоучек» — таких, как Слепушкин, Суханов, Алипанов и другие. Смысл поэтической работы Кольцова может быть понят лишь на фоне основных литературных событий эпохи.
Деятельность Кольцова развернулась в 30-е годы. Это время было отмечено усилением политической реакции после разгрома декабрьского восстания. Николаевский министр просвещения Уваров выразил основные положения реакционной и крепостнической идеологии в знаменитой «триаде»: «самодержавие, православие, народность». Под «народностью» в сущности подразумевалось крепостное право, как отвечающее якобы «народным» началам монархической государственности. Рост охранительной литературы Булгариных и Кукольников может считаться в известной мере знамением времени. Сам Кольцов воспринимал специфические черты эпохи очень чутко. В стихотворении «Лес», посвященном гибели Пушкина, Кольцов недвусмысленно указывал на то, что великий поэт пал трагической жертвой «безвременья» и «черной осени».
Но освободительная борьба в России не прекратилась. Передовая мысль в кружке Герцена, в пламенных статьях Белинского жадно искала новых путей, новой революционной теории. Дворянская революционность исчерпывала себя. Закладывались основы будущей революционно-демократической идеологии.
Этот период был переломной, поворотной эпохой и в русской литературе. «Капитанская дочка» и «Медный всадник» Пушкина, поэзия Лермонтова, повести Гоголя, статьи Белинского — все эти явления свидетельствовали о решительной победе принципов реализма и народности. В этом же генеральном направлении русской литературы развивалась и поэтическая деятельность Кольцова.
Для понимания существа творчества Кольцова проблема народности имеет особое значение. Совершенно неведомую раньше остроту и актуальность эта проблема приобрела в 20-х годах прошлого века. Огромную роль при этом сыграл рост национального самосознания под влиянием событий 1812 года. Нашествие наполеоновских полчищ, и победоносная борьба народа, разгромившего иноземных захватчиков, в неизмеримой степени обострила чувство национальной силы и достоинства.
Белинский говорил о «буре иноплеменного нашествия», которая пробудила «чувство народа», стимулируя рост его национального самосознания. Этот рост национального самосознания требовал своего выражения и в литературе. Помимо конкретных исторических причин, несомненную роль в усилении внимания к народности сыграло движение романтиков. Классицизм по самой своей сути игнорировал самобытность в поэзии, ибо каждое произведение он расценивал с точки зрения соответствия его некоему абстрактному идеалу художественного совершенства.
Романтизм же на своих знаменах в качестве одного из основных лозунгов написал лозунг борьбы за национальную самобытность литературы, за народность. В русской литературе 20-х годов народность и понималась преимущественно как национальное своеобразие, национальная самобытность. «Климат, образ правления, вера, — писал Пушкин в 1825 году, — дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии». «Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».[24]
Изображение «отечественных нравов» считал решающим признаком народности В. Кюхельбекер.[25] О. М. Сомов в статьях «О романтической поэзии» писал: «Словесность народа есть говорящая картина его нравов, обычаев и образа жизни. В каждом писателе, особливо в стихотворце, как бы невольно пробиваются черты народные». Сомов опровергал мнение, будто в России «не может быть поэзии народной», то есть национальной, самобытной: «Природа и человек, прошедшее и настоящее говорят поэту: выбирай и твори! .. Может ли поэзия сделаться народной, когда в ней мы отделяемся от нравов, понятий и образа мыслей наших единоземцев? Лучшие строфы поэмы Тассовой поются в Италии гондольщиками... простой народ в Англии любит Шекспира и восхищается им... Но трагедии Корнеля и Расина почти неизвестны в народе французском... Причина ясна: она <трагедия> не в духе народа... Самый язык их, язык двора и высших сословий, едва ли понятен для народа».[26]
Если в 20-х годах народность понималась преимущественно как национальное своеобразие, то в 30-х годах это понимание народности было значительно углублено. Для прогрессивных общественных сил во главе с Белинским народность, оставаясь выражением национальной самобытности, вместе с тем все больше становилась синонимом демократических устремлений в литературе. Теперь важно было услышать голос самого крестьянства, голос народных низов, который поведал бы о социальном бытии, о внутреннем мире, о переживаниях обездоленных масс.
25
В. Кюхельбекер. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие. «Мнемозина», 1824, ч. 2, стр. 42.