27
Над Геллеспонтом вопль и стоны!
Уныли мужи — плачут жены;
Звезда любви, Яфара дочь,
Последняя семьи надменной!
Спешил — скакал и день и ночь,
Но опоздал твой обрученный;
Не зреть ему красы твоей,
Не для его она очей.
И Вулвулла к нему порою[126]
Несется с вестью гробовою.
Плач громкий на твоем крыльце
Подруг, бледнеющих в лице;
Рабов безмолвных вид печальный,
Корана песни погребальной
Протяжный хор, стенанья, вой
Ему расскажут жребий твой.
Селима падшим ты не зрела;
Когда в ночи на страшный бой
Твой друг пошел, ты обомлела;
Он был надеждой светлых дней,
Любовью, радостью твоей.
Ты видишь — смерть неизбежима,
Уж не спасти тебе Селима!
И сердце кровью облилось,
Впоследнее затрепетало,
Вдруг дикий вопль... разорвалось,
И разом биться перестало,
И тихо всё — всё тихо стало.
Мир сердцу твоему! и мир
Над девственной твоей могилой!»
Ты счастлива — любви кумир
Тебя пленял мечтою милой;
Один удар тебя сразил;
Он вдруг мечты твои убил,
Но веры к ним не погубил.
Ты жизнь так радостно встречала;
Ты не боялась, ты не знала
Разлуки, ссоры роковой,
Стесненной гордости позора,
И злобы с тайной клеветой,
И мрачной совести укора,
Ни язвы той... О! черных дней,
Ночей ужасных плод унылый
Безумства дикого страшней.
Она как червь — жилец могилы —
Не утихает, не уснет;
И этот червь в душе гнездится,
Не терпит света, тмы страшится;
Он сердце точит, сердце рвет
И всё мертвит, а сам не мрет.
Беда тебе! свершитель злодеянья!
Напрасно ты главу опепелил
И слезы льешь в одежде покаянья!
Кто Абдалу, Селима кто убил?
Ты назвал дочь невестою Османа...
Та, чья краса пленила б и султана,
Отрада, честь твоих преклонных лет...
О! рви власы, злодей! ее уж нет,
И нет тебя, уж нет, звезда младая!
Родимых волн и прелесть, и любовь,
Твой блеск погас, его затмила кровь.
Злодей! страшись, та кровь была родная;
Терзайся век, ищи ее везде:
«Где дочь моя?» и отзыв скажет: где?[127]
28
В долине, меж кустов блистая,
Могильных камней виден ряд;
И кипарисы там шумят,
Не вянет зелень их густая;
Но ветви, темные листы
Печальны, как любовь младая
Без упованья и мечты.
В долине той есть холм унылый,
Одет муравчатым ковром,
И роза белая на нем
Одна над тихою могилой
Цветет, — но так нежна, бледна,
Как бы тоской посажена.
Она сама грустит, томится,
И чуть повеет ветерок, —
Уже и страшно за цветок.
Но что ж! и буйный вихрь промчится,
И грянет гром, и дождь польет,
А роза всё цветет, цветет;
И если кто грозы вреднее
Ее сорвет, — свежей, милее
Она с румяною зарей
Опять над мягкой муравой.
Иль гений тайный, но чудесный
Кропит ее росой небесной,
И пестун розы молодой?
Меж дев Эллады слух несется,
Что роза не цветок земной,
Когда ни дождь, ни ветр, ни зной,
Ничто до розы не коснется;
Не нужен ей весенний луч,
Не страшен мрак осенних туч, —
Над нею птичка, гость эфирный,
Незримая в долине мирной,
Поет одна в тиши ночей,
И райской арфы сладкогласной
Дивней напев ее прекрасный;
То не иранский соловей;
Такой живой, сердечной муки
Его не выражают звуки, —
Зайдет ли кто, — уж он всю ночь
От птички не отходит прочь,
И слушает в раздумье пенье
И плачет, — и в душе волненье,
Как бы в груди проснулась вновь
Тоской убитая любовь,
Но так отрадно слезы льются,
Часы так сладостно несутся
И так не тягостна печаль,
Что сердцу горестному жаль,
Как вдруг пленительное диво
Расцвет огнистый прекратит
И невидимка замолчит.
Иным в тоске мечталось живо;
Но кто жестокий упрекнет,
Что в песни жалкой и любимой,
Почти всегда певец незримый
Зюлейки имя намекнет?[128]
Над ней тот кипарис надгробный,
Где влажный звук, словам подобный,
Звенит и тает в тме ночной;
Тот мягкий дерн над девой чистой,
Где вдруг расцвел цветок душистый
Неувядаемой красой.
Здесь был вечернею зарею
Могильный мрамор положен;
Наутро камня нет, — и он
Ужели смертною рукою
На дальний берег унесен?
И нам гласит рассказ восточный:
Когда, сраженный злобой мочной,
Селим был шумною волной
Лишен святыни гробовой,
Тогда вблизи крутого ската
На взморье камень был найден,
И этот камень наречен
Подушкой мертвого пирата.
На нем пловцы в полночной тме
Видают голову в чалме;
А роза всё не увядает,
Томится, снова расцветает;
Прекрасна и бледна под чистою росой,
Как щеки красоты при вести роковой.
<1826>
вернуться
Это надгробная песнь по усопшим женщинам в Турции.
Тамошняя благопристойность не позволяет, чтобы невольница могла публично изъявлять свою горесть.
вернуться
"Я пришел в мою отчизну и вскричал: "Где друзья моей юности? где они?" - и эхо отвечало: "Где они?"" - Отрывок из арабской рукописи.
вернуться
Не нужно ехать на Восток, чтоб найти людей, верящих переселению душ в птиц. История привидения лорда Литтльтона, герцогиня Кендаль, которая уверяла себя, что Георг I прилетал на ее окно в виде ворона (см. Воспоминания Орфорда), и многие другие примеры доказывают, что сие суеверие было не чуждо и Европе. Самый чрезвычайный пример есть суеверие одной госпожи из Ворчестера, которая, вообразив, что ее покойная дочь приняла вид певчей птички, велела поместить на своем месте, которое она имела в соборной церкви, несколько клеток с птицами сего рода. Сия дама была богата и украшала церковь своими приношениями, почему и не воспротивились этому сумасбродству. Сей анекдот упоминается в письмах Орфорда.