Выбрать главу
27
Над Геллеспонтом вопль и стоны! Уныли мужи — плачут жены; Звезда любви, Яфара дочь, Последняя семьи надменной! Спешил — скакал и день и ночь, Но опоздал твой обрученный; Не зреть ему красы твоей, Не для его она очей. И Вулвулла к нему порою[126] Несется с вестью гробовою. Плач громкий на твоем крыльце Подруг, бледнеющих в лице; Рабов безмолвных вид печальный, Корана песни погребальной Протяжный хор, стенанья, вой Ему расскажут жребий твой. Селима падшим ты не зрела; Когда в ночи на страшный бой Твой друг пошел, ты обомлела; Он был надеждой светлых дней, Любовью, радостью твоей. Ты видишь — смерть неизбежима, Уж не спасти тебе Селима! И сердце кровью облилось, Впоследнее затрепетало, Вдруг дикий вопль... разорвалось, И разом биться перестало, И тихо всё — всё тихо стало. Мир сердцу твоему! и мир Над девственной твоей могилой!» Ты счастлива — любви кумир Тебя пленял мечтою милой; Один удар тебя сразил; Он вдруг мечты твои убил, Но веры к ним не погубил. Ты жизнь так радостно встречала; Ты не боялась, ты не знала Разлуки, ссоры роковой, Стесненной гордости позора, И злобы с тайной клеветой, И мрачной совести укора, Ни язвы той... О! черных дней, Ночей ужасных плод унылый Безумства дикого страшней. Она как червь — жилец могилы — Не утихает, не уснет; И этот червь в душе гнездится, Не терпит света, тмы страшится; Он сердце точит, сердце рвет И всё мертвит, а сам не мрет. Беда тебе! свершитель злодеянья! Напрасно ты главу опепелил И слезы льешь в одежде покаянья! Кто Абдалу, Селима кто убил? Ты назвал дочь невестою Османа... Та, чья краса пленила б и султана, Отрада, честь твоих преклонных лет... О! рви власы, злодей! ее уж нет, И нет тебя, уж нет, звезда младая! Родимых волн и прелесть, и любовь, Твой блеск погас, его затмила кровь. Злодей! страшись, та кровь была родная; Терзайся век, ищи ее везде: «Где дочь моя?» и отзыв скажет: где?[127]
28
В долине, меж кустов блистая, Могильных камней виден ряд; И кипарисы там шумят, Не вянет зелень их густая; Но ветви, темные листы Печальны, как любовь младая Без упованья и мечты. В долине той есть холм унылый, Одет муравчатым ковром, И роза белая на нем Одна над тихою могилой Цветет, — но так нежна, бледна, Как бы тоской посажена. Она сама грустит, томится, И чуть повеет ветерок, — Уже и страшно за цветок. Но что ж! и буйный вихрь промчится, И грянет гром, и дождь польет, А роза всё цветет, цветет; И если кто грозы вреднее Ее сорвет, — свежей, милее Она с румяною зарей Опять над мягкой муравой. Иль гений тайный, но чудесный Кропит ее росой небесной, И пестун розы молодой? Меж дев Эллады слух несется, Что роза не цветок земной, Когда ни дождь, ни ветр, ни зной, Ничто до розы не коснется; Не нужен ей весенний луч, Не страшен мрак осенних туч, — Над нею птичка, гость эфирный, Незримая в долине мирной, Поет одна в тиши ночей, И райской арфы сладкогласной Дивней напев ее прекрасный; То не иранский соловей; Такой живой, сердечной муки Его не выражают звуки, — Зайдет ли кто, — уж он всю ночь От птички не отходит прочь, И слушает в раздумье пенье И плачет, — и в душе волненье, Как бы в груди проснулась вновь Тоской убитая любовь, Но так отрадно слезы льются, Часы так сладостно несутся И так не тягостна печаль, Что сердцу горестному жаль, Как вдруг пленительное диво Расцвет огнистый прекратит И невидимка замолчит. Иным в тоске мечталось живо; Но кто жестокий упрекнет, Что в песни жалкой и любимой, Почти всегда певец незримый Зюлейки имя намекнет?[128] Над ней тот кипарис надгробный, Где влажный звук, словам подобный, Звенит и тает в тме ночной; Тот мягкий дерн над девой чистой, Где вдруг расцвел цветок душистый Неувядаемой красой. Здесь был вечернею зарею Могильный мрамор положен; Наутро камня нет, — и он Ужели смертною рукою На дальний берег унесен? И нам гласит рассказ восточный: Когда, сраженный злобой мочной, Селим был шумною волной Лишен святыни гробовой, Тогда вблизи крутого ската На взморье камень был найден, И этот камень наречен Подушкой мертвого пирата. На нем пловцы в полночной тме Видают голову в чалме; А роза всё не увядает, Томится, снова расцветает; Прекрасна и бледна под чистою росой, Как щеки красоты при вести роковой.
<1826>
вернуться

126

Это надгробная песнь по усопшим женщинам в Турции.

Тамошняя благопристойность не позволяет, чтобы невольница могла публично изъявлять свою горесть.

вернуться

127

"Я пришел в мою отчизну и вскричал: "Где друзья моей юности? где они?" - и эхо отвечало: "Где они?"" - Отрывок из арабской рукописи.

вернуться

128

Не нужно ехать на Восток, чтоб найти людей, верящих переселению душ в птиц. История привидения лорда Литтльтона, герцогиня Кендаль, которая уверяла себя, что Георг I прилетал на ее окно в виде ворона (см. Воспоминания Орфорда), и многие другие примеры доказывают, что сие суеверие было не чуждо и Европе. Самый чрезвычайный пример есть суеверие одной госпожи из Ворчестера, которая, вообразив, что ее покойная дочь приняла вид певчей птички, велела поместить на своем месте, которое она имела в соборной церкви, несколько клеток с птицами сего рода. Сия дама была богата и украшала церковь своими приношениями, почему и не воспротивились этому сумасбродству. Сей анекдот упоминается в письмах Орфорда.