И пел чернец по мертвом панихиду,
Но кто он был — чернец не поминал;
Отпел, вдали сокрылся он из виду,
Но факел всё в тени густой мерцал.
На свежий дерн прекрасная упала
И, белую откинув пелену,
Потоки слез по мертвом проливала,
Могильную тревожа тишину;
И, вне себя, вдруг очи голубые
На щит она внезапно подняла
И, локоны отрезав золотые,
Кровавый меч их шелком обвила;
Безумья яд зажегся в мутном взоре,
Сердечный вопль немеет на устах.
Она ушла, и лишь в дремучем боре
Таинственный один остался страх;
И меж дерев уж факел не мерцает,
Не шепчет лист, и тайны роковой
Ужасен мрак: никто, никто не знает,
Кто погребен в лесу при тме ночной.
ДУБ
Краса родной горы, с тенистыми ветвями,
И крепок и высок являлся юный дуб;
Зеленые кусты с душистыми цветами
Кругом его растут.
Игривый ручеек отрадной свежей влагой,
Струяся близ него, приветливо шумел,
И мощный сын дубрав с какою-то отвагой
Чрез поле вдаль смотрел.
И, младостью цветя, грозы он не боялся —
От гроз живей весна, меж туч ясней лазурь
Сверканьем молнии и громом любовался,
Дышал под свистом бурь.
Любили юноши и сельские девицы
Под тень его ходить; и сладко там певал
Полночный соловей, и алый блеск денницы
Их в неге заставал.
И, видя вкруг себя во всем красу природы,
Он думал, что ему она не изменит,
И дерзостно мечтал, что ветер непогоды
К нему не долетит.
Но вдруг небесный свод оделся черной тучей,
И ливнем хлынул дождь, и буйный ураган,
Клубяся, налетел, взвивая прах летучий,
И дол покрыл туман.
Зеленые кусты с душистыми цветами
Он с корнем вырывал, и светлый ручеек
Закидан был землей, каменьями и пнями, —
Исчез отрадный ток.
Гром грянул, молния дуб крепкий опалила;
Дуб треснул, но грозой он не был сокрушен:
Еще осталась в нем стесненной жизни сила,
Хоть вянуть обречен.
Отрадной влаги нет, и нет земли родимой,
Где буйно вырос он, красуясь меж долин;
На голой уж горе теперь, судьбой гонимый,
Остался он один.
Увы, надежды нет, и стрелы роковые
Бедой отравлены, всё рушат и мертвят;
Одни лишь небеса, как прежде голубые,
Над гибнущим блестят.
И начал сохнуть дуб; но, к долу не склоненный,
Он, ветви вознося, казал их облакам,
Как будто бы своей вершиной опаленной
Стремился к небесам.
ЖНЕЦЫ
Однажды вечерел прекрасный летний день,
Дышала негою зеленых рощей тень.
Я там бродил один, где синими волнами
От Кунцевских холмов, струяся под Филями,
Шумит Москва-река; и дух пленялся мой
Занятья сельского священной простотой,
Богатой жатвою в душистом тихом поле
И песнями жнецов, счастливых в бедной доле.
Их острые серпы меж нив везде блестят,
Колосья желтые под ними вкруг лежат,
И, собраны жнецов женами молодыми,
Они уж связаны снопами золотыми;
И труд полезный всем, далекий от тревог,
Улыбкою отца благословляет бог.
Уж солнце гаснуло, багровый блеск бросая;
На жниве кончилась работа полевая,
Радушные жнецы идут уже домой.
Один, во цвете лет, стоял передо мной.
Его жена мой взор красою удивляла;
С младенцем радостным счастливая играла
И в кудри темные вплетала васильки,
Колосья желтые и алые цветки.
А жнец на них смотрел, и вид его веселый
Являл, что жар любви живит удел тяжелый;
В отрадный свой приют уже обирался он...
С кладбища сельского летит вечерний звон, —
И к тихим небесам взор пылкий устремился:
Отец и муж, душой за милых он молился,
Колена преклонив. Дум набожных полна,
Младенца ясного взяла его жена,
Ручонки на груди крестом ему сложила,
И, мнилось, благодать их свыше осенила.
Но дремлет всё кругом; серебряный туман
Таинственной луной рассыпан по снопам,
Горит небесный свод нетленными звездами, —
Час тайный на полях, час тайный над волнами.
И я под ивою сидел обворожен,
И думал: в жатве той я видел райский сон.
И много с той поры, лет много миновало,
Затмилась жизнь моя, — но чувство не увяло.
Томленьем сокрушен, в суровой тме ночей,
То поле, те жнецы — всегда в душе моей;
И я, лишенный ног, и я, покинут зреньем, —
Я сердцем к ним стремлюсь, лечу воображеньем,
Моленье слышу их, — и сельская чета
Раздумья моего любимая мечта.