11
Но ты цветка не принимаешь,
И гнев на горестном челе, —
Уж ты со мною не играешь!
Скажи, кому ж ты мил, как мне?
О мой Селим! о сердцу милый!
Меня страшит твой взор унылый,
Ужель меня ты разлюбил?
Ах! если выдумкой напрасной
Твоей тоски не усладил
И соловей мой сладкогласный, —
На грудь ко мне склонись, склонись.
Вот поцелуй — развеселись!
Родитель грозный мой с тобою,
Я знаю, и суров, и строг;
Но ты к нему привыкнуть мог,
И как за то любим ты мною!
Увы! не то ль крушит тебя,
Что замуж выдают меня?
Осман, жених мой нареченный,
Он, может быть, он недруг твой?
Клянусь же Меккою святой,
Клянусь любовью неизменной,
Когда не ты велишь мне сам,
Султану я руки не дам!
Ужель, Селим, тебя лишиться
И сердцем мне с другим делиться?
О! если б что, какой судьбой,
Меня с тобою разлучило, —
Кто будет друг-хранитель мой
И быть кому твоею милой?
Не бил и не пробьет для нас
Ужасный расставанья час!
Сам Азраил, явясь пред нами,[109]
С колчаном смерти за плечами,
Стрелой одною нас сразит
И в прах один соединит!»
12
Он ожил — дышит — зрит — внимает,
Он деву тихо поднимает,
Печали нет, исчез укор,
И вся душа в очах сверкает,
И думы тайной полон взор.
Как спертый дубами
Поток, разъярясь,
Бушует волнами,
В долину стремясь;
Как ночью зарницы
Из тучи блестят, —
Сквозь темны ресницы
Так очи горят.
Ни конь, оживленный
Военной трубой,
Ни лев, уязвленный
Внезапной стрелой,
Ни варвар, смятенный
Полночной порой,
Страшней не трепещет,
Когда вдруг заблещет
Кинжал роковой,
Как он, в пылу любви мятежной,
Дрожал при клятве девы нежной
И всё, что думал, что таил,
В порыве пламенном открыл:
«Моя, и будешь ты моею!
Моя и здесь, моя и там!
Мы клятвой связаны твоею,
Она свята обоим нам;
Ту клятву, верь, ее внушила
Тебе таинственно любовь.
Не знаешь ты, какую кровь
Она одна остановила!
Но не бледней — тобой, в тебе
Всё мило, всё священно мне.
Я всех сокровищ драгоценных,
У Истакара сокровенных,
В пещерах глубоко в земле,[110]
За кудри не возьму младые,
Небрежно в кольца завитые
На девственном твоем челе.
Как страшно тучи надо мною
Сегодня грянули грозою...
Мне смел сказать родитель твой,
Что вял и робок я душой,
Что будто я рожден рабой...
Теперь узнает он, надменный,
Кто сын рабы его презренной!..
Увидит он, таков ли я,
Чтоб мог он устрашить меня!
И по тебе, быть может, снова
Я назову его отцом.
Но о сердечном, о святом
Обете нашем ты ни слова.
Известен мне коварный бей...
Он смел искать руки твоей!
Его чины, его именье,
Плоды неправды, ухищренья,
Он с Негропонтских берегов,[111]
Не лучше родом он жидов.
Но знай, судьба не так сурова,
Лишь тайной клятвы не открой,
А спор ему иметь со мной!
Уж месть на черный день готова —
Есть и кинжалы, и друзья...
И ты не ведаешь, кто я».
13
— «Кто ты? О! что ж ты изменился?
Давно ль румяная заря
Веселым видела тебя,
И вдруг тоскою омрачился;
Ты знал, нельзя любви моей
Ни охладеть, ни быть живей;
Дышу надеждою одною —
Твой взгляд, улыбку, речь ловить,
Тобою сердце веселить,
И жить, и умереть с тобою.
И, может быть, ночную тень
За то одно я ненавижу,
Что лишь когда сияет день,
Селима я свободно вижу!
Целуй меня, целуй, целуй
В уста, и в очи, и в ланиты!
Но, ах! он жжет — твой поцелуй,
Пылает в нем огонь сокрытый;
Уж и меня объемлет страх,
Я вся дрожу и пламенею,
И стелется туман в очах,
И чувствую, что я краснею.
Хочу я нежностью живой
Лелеять милого покой,
С ним разделять и жизнь, и сладость,
И бедность весело сносить...
С тобой во всем найду я радость,
Лишь бы тебя не пережить...
О нет! нельзя желать Селиму
Еще нежнее быть любиму.
Любить нежней могу ли я?
Но ты и взором и речами
Наводишь ужас на меня!
Что за кинжалы, за друзья?
Какая тайна между нами?
И клятву наших двух сердец
Хотя б узнал Яфар угрюмый,
Уж над моей сердечной думой
Не властен грозный мой отец.
Но верь, Селим, моей надежде —
Не приневолит он меня!
Могу ль я не любить тебя,
Тебя, кого любила прежде?
С тобою вместе детских дней
Часы веселые летели,
С тобой играла в колыбели, —
Ты спутник младости моей.
Что ж хочешь ты — чтоб мы таились
В любви прекрасной и святой,
Невинной нашею мечтой,
Которой прежде мы гордились?
Законы наши, вера, бог
Велят нам жить безвестно в свете;
Но для меня ль пророк был строг
В своем таинственном завете?
В уделе, сердцу дорогом,
Он всё мне дал в тебе одном.
Ах! и меня печаль терзала! —
Как руку незнакомцу дать?
Отцу я всё бы рассказала;
Но ты, Селим, велишь молчать.
С душой неопытной, простою,
Ужасен мне обмана вид,
И что-то всё, грозя бедою,
Как тяжкий грех, меня страшит.
Но вот уж кончился джирид,
И чекодар летит обратно,[112]
И вот отец с забавы ратной!
Боюсь взглянуть я на него...
Селим, скажи мне, отчего?»
вернуться
110
Сокровища султанов, которые, по нелепому мнению турок, были до Адама. Смотри у d'Herbelot слово: Истакар.
вернуться
111
Есть пословица, что турки из Негропонта, жиды из Салоники и греки из Афин хуже всех других из их почтенного народа.