Полное собрание стихотворений

Ода Пушкина заканчивалась словами:

Хвала! Он русскому народу
Высокий жребий указал,
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.

Одоевский в сложном отношении к Наполеону — преклонении перед его величием, оценке его как поработителя свободы, проложившего «всемирной войной» путь для свободы будущей, — следует за Пушкиным:

Могучий дух все бури укротил,
Когда явился он в пылу грозы кровавой.
Едва дохнул на мир и громоносной славой
Свободы голос заглушил.
Втоптал [он в прах] главы нестройного народа,
И в тучах и громах по миру полетел,
И замерла пред ним бессмертная свобода,
И целый мир оцепенел.

Одоевский осуждает Наполеона, но не перед богом, как Лорер, а перед людьми, и вместе с тем утверждает историческое предназначение Наполеона:

Напрасно павший вождь царей
Для мира вынес гром цепей
Из бурь народного броженья.
Он своего не понял назначенья
И власть гранитную воздвигнул на песке.
Весь мир хотел он сжать в руке,
Но узами любви соединил народы;
И увлекаемый таинственной судьбой,
Невольно вытоптал кровавою стопой
Высокий, тайный путь для будущей свободы...

Перед Одоевским встает по существу тот же вопрос, который задавал Пушкин в 1824 году:

Зачем ты послан был и кто тебя послал?
Чего, добра иль зла, ты верный был вершитель?

Тема Наполеона вела к теме свободы. «Дифирамб» в еще большей степени, чем о Наполеоне, стихотворение о революции. И не только потому, что приведенные строфы наиболее яркие, центральные в стихотворении; в сущности, все стихотворение — это аллегорическая картина французской революции, дифирамб «тысячеглавому борцу», народу.

7

Еще в 1825 году в своей единственной критической статье «О трагедии «Венцеслав», сочинение Ротру, переделанной г. Жандром», Одоевский хвалил А. А. Жандра за «важную перемену»: «Самый смелый, вольный метр (Одоевский имеет в виду нерифмованный пятистопный ямб.— М. Б.) заступил место натянутого и надутого шестистопного стиха ямбического, которым никто из наших стихотворцев не владел и не владеет совершенно... Французы имеют ту особенность, что у них стихосложение силлабическое и что ударения падают неопределенно. У нас же шесть тяжелых ямбов, худо заменяемых пиррихиями, тащатся друг за другом и бьют молотом вслух... Итак, сохраняя обыкновенное наше стихосложение, должно искать возможного разнообразия».

«Возможное разнообразие» очень характерно для творчества самого Одоевского. Он пишет белыми стихами, обращается к народному стиху, широко использует редкие в русской поэзии начала XIX века дактилические рифмы, применяет неожиданные перебои ритма. Новаторство Одоевского в стихотворении «Что за кочевья чернеются...» далеко опережает его эпоху; в строках этого стихотворения, которое пели декабристы на пути из Читы в Петровский завод, непосредственно звучит ритм народной песни, ломающий метрические каноны:

Дикие кони стреножены,
Дремлет дикий их пастух;
В юртах засыпая, узники
Видят Русь во сне.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава.
Весело ляжем живые
За святую Русь.

Во второй песне поэмы «Василько», в сцене в вертепе чуть ли не каждая строфа написана иным стихотворным размером; то же — в «Осаде Смоленска»; резко меняется размер в разных строфах «Дифирамба». Необычайно смелой сменой метров отличается более позднее стихотворение «Брак Грузии с Русским царством»:

Вышла невеста навстречу; любовь
Зноем полудня зажгла ее кровь;
И, откинув покрывало
От стыдливого чела,
Вдаль всё глядела, всем звукам внимала.
Там, под Казбеком, в ущелье
Дарьяла Жениха она ждала.

Ритмические эксперименты Одоевского были им принципиально обоснованы; в той же статье о трагедии «Венцеслав» он писал: «Неужели наш русский язык, и звучный, и мужественный, будет вечно заключен в сей тесной, однообразной оболочке для выражения самых пламенных порывов, — тесной не для одного отдельного счастливого изречения, но для полноты чувств и непрерывной связи мыслей». И правилом «истинного стихотворства», требующего «самых тонких оттенков», Одоевский считает «музыкальную соответственность между смыслом и размером».

Поэтические достижения Одоевского особенно четко выявились в его элегических стихах, являющихся звеном между поэзией 20-х годов и поэзией Лермонтова.

К середине 20-х годов противоречия литературного развития в России достигли крайней остроты. Перед литературой стояла важнейшая задача расширения, ее идейного содержания; в поэзии это было особенно трудно реализовать; прежние литературные жанры все явственней теряли свою действенность. Ведущее в начале века карамзинистское направление явно не соответствовало задачам повышения общественной значимости литературы. Разгорались споры между «классиками» и «романтиками». Московский кружок «любомудров» вносил в поэзию отвлеченное философское содержание. Декабристская пропаганда «высоких ощущений» и «глубоких мыслей» выражалась в ораторской поэзии Рылеева, в творчестве Грибоедова, Катенина:, Кюхельбекера, обращавшихся к библейским образам, к одической традиции.