Шесть из дошедших до нас стихотворений Одоевского написаны, очевидно, в Петропавловской крепости. Едва ли он там писал в первое время. Начало возобновления поэтической деятельности Одоевского можно отнести к концу марта— апрелю 1826 гота.
Вероятно, еще до 14 декабря возникала перед Одоевским тема назначения поэта. Тема эта красной нитью проходит через творчество всех поэтов-декабристов, а для друга Одоевского — Кюхельбекера это, пожалуй, центральная тема. В свете приводившихся выше цитат из писем Одоевского просто нельзя не предположить, что у него и раньше были стихи о высоком призвании поэта. В Петропавловской крепости Одоевский пишет стихотворение «Сон поэта»:
Даже через 55 лет это стихотворение все еще казалось властям опасным, — рассматривая в 1881 году рукопись издания сочинений Одоевского, цензор находил, что «Сон поэта» подлежит исключению.
В ряде стихотворений, написанных и в Петропавловской крепости, и позже, в Сибири, Одоевский развивает тему поэта («Амур-Анакреон», «Два пастыря», «Сон поэта», «Тризна», — «Умирающий художник», «Последняя надежда»), сливающуюся у него с темой о творчестве вообще («Венера небесная», «Два духа», «Как я давно поэзию оставил!..»).
В трактовке темы поэта Одоевский продолжал дело Рылеева, создавшего образ восторженного агитатора, борца за общественное благо. Его стихи о поэзии перекликаются со стихами Кюхельбекера, негодовавшего на тех, рабов или тиранов, которым чужд поэтический восторг и ненавистны музы. Но в то же время образ поэта отличается у Одоевского существенно иными чертами.
У Ф. Н. Глинки, у Кюхельбекера поэт — это прежде всего пророк, гневный обличитель. Давид у Грибоедова — воин, победитель; он силен, правда, духом, а не «крепостью телесной», он — псалмопевец, но побеждает все же не песней, а мечом. Поэт Рылеева— это прежде всего оратор, трибун, гражданин — даже, демонстративно и подчеркнуто: не поэт, а гражданин.
Как и у Рылеева, Кюхельбекера, Раевского, Глинки, образ поэта у Одоевского противопоставлен карамзинистскому беспечному эпикуреизму; он «не поет для суеты». Образ «певца народного», каким Одоевский осознал себя в Петропавловской крепости, проходит сквозь всю его поэзию. Боян в его поэме «Василько» с горечью поет: Видел я мира сильных князей, Видел царей пированья; Но на пиру, но в сонме гостей Братий Христовых не видел.
Искренняя любовь к родному народу запечатлена в мужественных строках Одоевского:
Но поэт Одоевского — не обличитель, не трибун. Это, прежде всего, певец-утешитель, чья «страдательная и сладкая» поэзия подымает дух, обещает «земное воскресение». Он может это обещать, потому что постиг «красу и стройность мира». Не случайно образ певца народного раскрывается в строках:
В «Венере небесной» поэт говорит о себе; и эти слова могут послужить эпиграфом ко всему творчеству Одоевского:
Поэзия, по Одоевскому, это «божий глагол»,
Этот лирический, вернее — лирико-философский образ поэта очень близок к аналогичному образу у Д. В. Веневитинова.
Сопоставление декабриста Одоевского с «любомудром» Веневитиновым может показаться случайным. Но близость к декабристской поэзии в стихах Веневитинова и в его критических выступлениях очевидна. Сам он, как известно, будучи арестован в 1826 году, заявил, что если он и не принадлежал к обществу декабристов, то «мог бы легко принадлежать ему». И в его образ поэта, в котором, конечно, воплощены шеллингианские мотивы, врывается иной пафос — мы можем с полным правом назвать его гражданским: