В оде «На прибытие графа А. Г. Орлова» в 1771 году повторил: «Дерзай и направляй свои к победам персты: тебе врата отверсты». В 1776 году в «Оде на новое учреждение для управления губерний» снова та же рифма:
«Чужой толк» — произведение зрелого поэта. Это не только сатира, но в какой-то мере эстетическая программа Дмитриева: высмеивая эпигонов, он не отвергает сам жанр оды. Ода, обновленная Державиным, начала новую жизнь. При этом дело было не только в понимании сделанного Державиным — Дмитриев приходил к убеждению, что невозможно ограничиться раскрытием человека только со стороны «сердца». Идеал человека в сентиментализме страдал односторонностью. Как мы видели, и у самого Дмитриева человек, изображаемый в изоляции от общей жизни народа и государства, оказывался полностью погруженным в сферу чувства и круг интимных забот и переживаний. Ода, по сложившейся традиции, говорила о высоких, общественных, патриотических интересах, о важных для государства событиях, об ответственности и долге человека перед обществом. Опыт Державина свидетельствовал, что именно обновленная ода могла помочь поэтам вывести человека из эгоистической сферы частных интересов.
Вот почему в том же 1794 году, когда создавалась сатира «Чужой толк», Дмитриев попробовал свои силы в совершенно новом для него жанре, написав «Глас патриота на взятие Варшавы», «Ермак», «К Волге». Эти важные в наследии Дмитриева произведения были написаны вдали от Петербурга, во время годичного пребывания поэта в Сызрани. Свобода от службы, ясное понимание своих задач как поэта определили успех новой работы Дмитриева. Он сам признавал, что «1794 год был моим лучшим пиитическим годом».
Первый опыт обращения к жанру оды относится к 1791–1792 годам, когда Дмитриев откликнулся на два события: «На смерть князя Потемкина» и «На мир с Оттоманскою Портою». События по традиции требовали оды. Правила же ее написания были для Дмитриева неприемлемы. Потому он стремился передать в стихах чувство печали по поводу смерти Потемкина, и радости — по случаю мира. Но то не было личное чувство Дмитриева. Лишенные автобиографичности и конкретности, стихотворения запечатлели отвлеченные чувства человека вообще и потому стилистически оказались воплощенными в традиционной форме — в первом случае элегии, во втором — идиллии.
С иных позиций писались оды в сызранской глуши в 1794 году. Известие о взятии русскими войсками Варшавы взволновало Дмитриева; «данью обрадованного сердца» и явился «Глас патриота на взятие Варшавы». Программность оды подчеркнута ее заглавием: все в ней подчинялось цели передать высокий строй чувств поэта-патриота, русского человека, который любит родину и гордится ею. Ода лишена традиционных атрибутов, коротка, динамична, в ней нет аллегорических образов, нет «надутости», риторической громкости. После краткого зачина — информации о победе русских войск — идет лишенное условной красивости и парадности, конкретное, точное описание возвращающейся домой русской армии-победительницы:
Оригинальность, живописность картины, точность словоупотребления, лаконизм и синтаксическая четкость построения фразы — все это передает искреннюю взволнованность поэта. Еще интереснее построена третья, последняя строфа. Сохраняя традиционное обращение к «царице», говоря о ее «страшной власти», поэт затем обращается к главному предмету его искреннего восхищения — могучей многонациональной России. Вот как она видится Дмитриеву:
Художественный образ многонациональной России, созданный Дмитриевым, запомнился русским поэтам. Не повторяя Дмитриева, Батюшков в стихотворении «Переход через Рейн» шел тем же путем, когда, выражая народный характер Отечественной войны, в мощном образе передает неодолимость и громадность силы России, народа, поднявшегося на врага со всех безграничных просторов отечества: