Наступил последний и удивительный период жизни Дмитриева. Полный сил, он жил на покое, отдалившись от государственных дел. Единственным предметом, продолжавшим его занимать, была литература. На его глазах за 30 лет произошли огромные изменения в родной литературе, обновлению которой способствовал и он своим творчеством 90-х годов. Складывались новые направления, рождались и блистательно себя проявляли таланты крупных русских писателей — Жуковского, Вяземского, Батюшкова, Пушкина, Гоголя; продолжали свою деятельность былые друзья и современники Дмитриева — Карамзин, Державин, Крылов, В. Пушкин; развертывалась ожесточенная литературная битва между шишковистами и карамзинистами, защитниками старого и нового слога, между романтиками и классицистами. Дмитриев не вмешивался в бурную литературную жизнь, но за всем пристально наблюдал. Каково же было его отношение к творчеству новых писателей, к литературной борьбе, к новым художественным открытиям, к основным тенденциям литературного развития? Как молодые поэты воспринимали наследие Дмитриева?
До конца жизни Дмитриев, сохраняя «живое чутье к изящному», жил интересами словесности, к которой, по его словам, «не умерло сердце отставного поэта». Следя с пристрастием за литературными журналами, за всеми новыми выходящими книгами, он в 1800–1810-е годы резко оценивает положение в литературе, где господствующее место заняли эпигоны сентиментализма («московская словесность») и эпигоны классицизма («невские поэты»). В письмах он постоянно с иронией и сатирическим ядом отзывается о творчестве «лирика нашего или протодиакона Хвостова», который «беспрестанно кадит Гомеру и Пиндару, печет оду за одой». Направление, представляемое поэтами подобного типа, Дмитриев резко именует «хвостовщиной».
С той же резкостью отзывается Дмитриев и о «московской словесности», о творчестве сентименталистов. Говоря о справедливых нападках «классиков» на сентименталистов — путешественников, воспевающих слезы и милое сердцу чувство, — Дмитриев подчеркивает, что он «ни до слез, ни до сладкого не охотник». О литературных собраниях московских литераторов, о читавшихся там новинках он отзывается с презрением. Вот один из таких «отчетов» о собрании «общества любословников»: «Чтению предшествовало пение каких-то стихов». Прокопович-Антонский «сказал несколько слов о 1812-м годе» и о необходимости «сочинить лучшую грамматику». «Мерзляков читал трактат о пользе словесности и критики; князь Шаликов — гимн давно минувшей весне». «Василий Львович Пушкин почти пел о подвигах последнего, следственно любимого своего детища печенега... Кокошкин вместо отсутствующего Филимонова оплакивал смерть какой-то Нины (отрывок из поэмы Милонова «Надежда». — Г. М.)... Наконец, чтение заключено было кладбищем, не помню которого члена» (стихотворение С. Г. Саларева «Гробница». — Г. М.) (с. 238).
Из потока книг и журналов Дмитриев умел выделять произведения молодых талантливых поэтов, проявляя пристальный интерес к их творческой судьбе. Раньше всех его внимание привлек Жуковский, с которым он, невзирая на разницу в годах, сблизился. Дружба с Жуковским продолжалась до последних дней Дмитриева. Любимым поэтом его стал Вяземский. Особенно ценил Дмитриев его сатирические, исполненные негодования стихотворения. Следя за судьбой Батюшкова, Дмитриев с особым удовлетворением принял его зрелые, написанные после Отечественной войны, стихотворения. Он сразу заметил и высоко оценил «Переход через Рейн», напечатанный в 1817 году, и переводы «Из греческой антологии», напечатанные в 1820 году. Об этих переводах он писал: «Это совершенство русской версификации: какая гибкость, мягкость, нежность и чистота! Словом, Батюшков владеет языком по произволу. Искренно уважаю талант его» (с. 260).
Все эти отзывы — свидетельство живого восприятия поэзии, понимания тех процессов, которые формировали новое направление, способствовали расцвету новых талантов. Поэтому естественным и закономерным оказалось сочувственное отношение к творчеству Пушкина. Судя по письмам Дмитриева, он не только сразу заметил стихи юного племянника своего старого друга В. Л. Пушкина, но и на протяжении всей жизни с интересом следил за развитием его дарования, наблюдал эволюцию гениального поэта, умея при этом оценить и романтические стихотворения, и «Евгения Онегина», и драматургические опыты — «Борис Годунов» и «Моцарт и Сальери». Вот один только отзыв, высказанный в письме самому Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич. Всем сердцем благодарю вас за альманах («Северные цветы» на 1832 год. — Г. М.) и за прекрасные цветы собственной вашей оранжереи, равно и за песнь «Онегина», хотя я вздохнул, что она последняя и герой ваш отложил путешествие по любезной отчизне. Не скажу с «Пчелою» (газета «Северная пчела». — Г. М.), что вы ожили: в постоянном вашем здоровье всегда был уверен; изменение только в том, что вы, благодарение Фебу, год от года мужаете и здоровеете. Ваши «Годунов» и «Моцарт и Сальери» доказывают нам, что вы не только поэт-Протей, но и сердцевидец, и живописец, и музыкант. До сих пор, после Карамзина (в старинных его мелких стихах), один только Пушкин заставляет меня читать белые свои стихи и забывать о рифмах» (с. 302).