Полное собрание стихотворений

Но обратим к тебе, о Понтикус, наш стих.
Когда подвластные в тебе увидят друга,
Отца и судию; когда твоя супруга
Не будет города и веси обтекать,
Чтобы, как Гарпия, несчастных хлеб снедать, —
Тогда, хоть Пикусов будь внучек, я согласен;
Пожалуй, выбирай из повестей и басен
Любого в прадеды: пусть будет он Титан,
Хоть самый Промефей — почту твой род и сан.
Но если, ослепясь своим высоким саном,
Ты будешь не судьей — мздоимцем и тираном;
Когда ты ликторов секиры притупишь
И руки кровию союзных обагришь,
Тогда твой знатный род против тебя ж восстанет,
Он первый на тебя проклятьем страшным грянет,
И первый мерзости, ты коими покрыт,
Как яркий пламенник пред миром озарит:
Преступник чем знатней, тем более он винен!

Смотри, как Дамазин и гнусен и бесчинен:
Вдоль места, где его почиет предков прах,
Летит на шестерне, имея бич в руках!
Смотри, как званием возницы он гордится!
И кто же? консул сам! кто боле осрамится?
Конечно, в ночь его не сторожит никто;
Но месяц с небеси, но звезды видят то!
Увидим, погоди, и все, коль скоро минет
Срок консульству его; тогда он тогу скинет
И в белый день во всей предстанет славе нам,
Возжами бья коней усталых по бокам;
Тогда он станет сам ходить уже за ними,
И клясться будет он богами не иными,
Как лишь Гипоною,[1] висящей на стене
В конюшне у него! «Он молод, — скажут мне, —
И мы ведь были то ж». Я и не спорю, были!
Но с первой бородой себя переменили.
Срок буйства юных лет быть должен короток.
Согласен я и в том, что слишком тот жесток,
Который молодость ни в чем уж не прощает;
Но консула ль простить? того ль, кто посещает
Все подлые места, какие в Риме есть,
Тогда как молодость, порода, долг и честь
Зовут его на Рейн, на берега Дуная,
В Армению, на Нил, где, лавры пожиная,
Он мог бы заслужить бессмертия венец?
О Цезарь! где найдешь вождей ты наконец?
Ищи, ищи их впредь не в сонме отличенных,
Не в Остии — в местах, разврату посвященных;
Там, там ты их найдешь в толпе бродяг, рабов,
Между Цибелиных неистовых жрецов,
При бубнах на полу простертых и храпящих;
Всяк первый, всякий брат в вертепах сих смердящих.
И всё там общее: стол, чаша и постель;
Забыть самих себя — есть главная их цель.
Когда б ты, Понтикус, узнал, что твой служитель,
Последний самый раб, попал в сию обитель,
Скажи мне, как бы с ним за это поступил?
Конечно бы его надолго заключил
В Луканию или в тосканские темницы! [2]
Что ж тем, которые бесчестят багряницы?
О век! что и бойцу вменяют в срам и студ,
Тем могут щеголять Воллезиус и Брут!

Кто родом был знатней Цетега, Катилины?
Казалось, не было завидней их судьбины!
Какой просторный был им к славе предков след!
Но что ж? в свирепости и галлов превзошед,
Они острят мечи и раздувают пламя,
Чтоб ночью, развернув мятежническо знамя,
Разрушить, сжечь дома, и храмы, и весь Рим!
Но консул бодрствует, преграды ставит им;
Стрежет их все шаги, сограждан ободряет,
И словом, не мечом, республику спасает.
Кто ж этот, кто отвел от нас враждебный рок?
Марк Туллиус, пришлец арпинский, новичок! [1]
Но Рим его почтил не теми именами:
Он лавры Августа всегда кропил слезами,
А Туллия — отцом отечества нарек.
Кто ж, Понтикус, теперь твой знатный человек?
По мне, так лучше будь потомком ты Терсита,[2]
Но с мужеством, с душой Ахилла именита!

<1803>