И хлопочут, и смеются: каждый жизнь отдать готов;Привезли мне на телеге сорок свежих осетров.
Вместе кашу заварили, пели песни за костром;На чужбине Русь святую поминали мы добром.
В эту ночь, с улыбкой тихой, очи скорбные смежив,Засыпали мы под шорох золотых, родимых нив.
IX
Ты один, Владыка, знаешь, сколько мук я перенес:Хлеб не сладок был от горя, и вода – горька от слез.
На Шаманских водопадах, на Тунгуске я тонул,Замерзал в сугробах, лямку с бурлаками я тянул.
Без приюта, без одежды насыщался я поройТо поганою кониной, то сосновою корой.
Пять недель мы шли по Нерчи, пять недель – все голый лед.Деток с рухлядью в обозе лошаденка чуть везет.
Мы с женою вслед за ними, убиваючись, идем;Скользко, ноги еле держат. Полумертвые бредем.
Протопопица, бывало, поскользнется, упадет.На нее мужик усталый из обоза набредет,
Тоже валится, и оба на снегу они лежат,И барахтаются в шубах, встать не могут и кричат:
«Задавил меня ты, батько!» – «Государыня, прости!»Что тут делать, – смех и горе! Я спешу к ним подойти,
И бранит меня с улыбкой, и бредет она опять:«Протопоп ты горемычный, долго ль нам еще страдать?»
«Видно, Марковна, до смерти!» Тихо, с ласковым лицом:«Что ж, Петрович, – отвечает, – с Богом дальше побредем!»
На санях у нас в обозе, помню, курочка была;Два яйца для наших деток каждый день она несла.
Чудо-птица! и за деньги нам такой бы не найти.Жалко, бедную в обозе раздавили на пути.
До сих пор об ней я помню: я привык ее ласкать;Мы крупу в котле семейном позволяли ей клевать:
Божья тварь! Создатель любит всех животных, как детей;Он не брезгает, Пречистый, и последним из зверей,
Он из рук Своих питает все, что дышит и живет,Он и птицу пожалеет, и былинку сбережет.
X
Собрались мы плыть на лодках; кормчий парус подымал;Из тайги в ту пору беглый к нам бродяга забежал.
Он, дрожа и задыхаясь, пал на землю предо мнойИ глядел мне прямо в очи с боязливою мольбой:
«Я скитался диким зверем тридцать дней в глуши лесов,Сжалься, батюшка, не выдай, скрой от лютых казаков!..»
Вижу – лоб с клеймом позорным, обруч сломанных цепей,Но прощенья страшно молит взор испуганных очей.
Плачет, ноги мне целует – окровавленный, в пыли:До чего созданье Божье, человека, довели!..
Я забыл, что он преступник, я хотел его поднятьИ как брату, кто б он ни был, слово доброе сказать.
Но жена меня торопит: «Спрячем бедного скорей!..»И голубка отвернулась, – льются слезы из очей.
Скрыл я миленького в лодке да подушек навалил;Протопопицу и деток на постелю положил.
Казаки к нам скачут вихрем и с пищалями в руках,Как затравленного зверя, ищут беглого в кустах.
И кричат нам: «Где бродяга? – уж не спрятан ли у вас?»«Никого мы не видали, – обыщите наш карбас!»
Ищут, роют, но с постели бедной Марковны моейНе согнали: «Спи, родная, не тревожься!» – молвят ей, —
«Вдоволь мук ты натерпелась!» Так его и не нашли.Обманул я их, сердечных. Делать нечего – ушли.
Пусть же Бог меня накажет: как мне было не солгать?Согрешил я против воли: я не мог его предать.
Этот грех мне был так сладок, дорога мне эта ложь;Ты простишь мне, Милосердный, ты, Христос, меня поймешь:
Не велел ли ты за брата душу в жертву принести.Все смолкает пред любовью: чтобы гибнущих спасти,
Согрешил бы я, как прежде, без стыда солгал бы вновь:Лучше правда пусть исчезнет, но останется любовь!
ХI
Вижу – меркнет Божья вера, тьма полночная растет,Вижу – льется кровь невинных, брат на брата восстает.
Что же делать мне? Бороться и неправду обличать,Иль, скрываясь от гонений, покориться и молчать?
Жаль мне Марковны и деток, жаль мне светиков моих:Как их бросить без защиты; горько, страшно мне за них!
И сидел в немом раздумье я, поникнув головой.Но жена ко мне подходит, тихо молвит: «Что с тобой?
Отчего ты так кручинен?» – «Дорогая, жаль мне вас!Чует сердце: я погибну, близок мой последний час.
На кого тебя оставлю?..» С нежной ласкою в очах —«Что ты, Бог с тобой, Петрович, – молвит, – там, на небесах
Есть у нас Ходатай вечный, ты же – бренный человек.Он – Заступник вдов и сирот, не покинет нас вовек.