В первые годы бедствий оккупации[4], когда я ради работы бросил школу, в одну из двух старостильных церквей[5] Волоса[6] пришел приходским священником иеромонах-святогорец. Он был из братии Старца Иосифа Исихаста, как сам его называл. Этот иеромонах стал для меня в то время драгоценным советчиком и помощником на моем духовном пути. Я избрал его своим духовным отцом и, благодаря его беседам и советам,
вскоре начал чувствовать, как сердце мое удаляется от мира и устремляется к Святой Горе. Когда он мне рассказывал о жизни Старца Иосифа, что-то особенно загоралось во мне, и пламенными становились моя молитва и желание поскорее узнать его.
Когда наконец подошло время, в одно прекрасное утро, 26 сентября 1947 года, кораблик потихоньку перенес нас из мира к Святой Горе, так сказать, от берега временной жизни к противоположному берегу вечности.
У причала скита Святой Анны нас ожидал почтенный старец отец Арсений.
— Не ты ли Яннакис из Волоса? — спросил он меня.
— Да, старче, — сказал ему я, — но откуда вы меня знаете?
— А Старец Иосиф узнал это от честного Предтечи, — говорит он. — Он явился ему вчера вечером и сказал: «Посылаю тебе одну овечку Возьми ее к себе в ограду».
И остановилась моя мысль на честном Предтече, моем покровителе, в день рождества которого я родился. Мне сильно захотелось поблагодарить его за эту заботу обо мне.
— Ну Яннакис, пойдем, — сказал мне отец Арсений. — Пойдем, потому что Старец ждет нас.
Мы поднялись. Какие чувства охватили меня! Ни у кого не достало бы сил их описать.
В тот вечер в церковке Честного Предтечи, высеченной внутри пещеры, я положил поклон, с которого началось мое послушничество. Там, в том слабом свете, душа моя познала светлый облик моего святого Старца.
И телом и духом я был самым младшим из братии. А Старец Иосиф был одним из величайших святогорских духовных корифеев нашего времени. Я пробыл рядом с ним двенадцать лет, обучаясь у его ног. Столько лет он прожил после моей встречи с ним. Бог удостоил меня служить ему до его последнего святого вздоха. И он был поистине достоин всяческого услужения за его многие духовные труды, за его святые молитвы, которые стали нашим драгоценным духовным наследством. Я познал его как подлинного богоносца, превосходного духовного полководца, опытнейшего борца в брани против страстей и бесов. Если кто-то приходил к нему жить, то, каким бы страстным он ни был, ему невозможно было не исцелиться.
Старец Иосиф считал, что для монахов важнее всего христоподражательное послушание. Для мирян же, говорил Старец, предпочтительнее всего умная молитва, но всегда под руководством опытных наставников, ибо он насмотрелся на прельщенных людей. «Ты увидел человека, который не советуется или не исполняет советы? Погоди, вскоре увидишь его в прелести», — так часто говорил он нам.
В соблюдении нашего подвижнического устава Старец был предельно строг. Всей своей душой он возлюбил пост, бдение, молитву Хлебушек, трапеза — всегда в меру И если знал, что есть остатки со вчерашнего или позавчерашнего дня, то не ел свежеприготовленную пищу Однако нам, молодым, он оказывал снисхождение в питании. Видя у нас столько телесных немощей, он считал, что должен нас беречь. Но вся его терпимость, казалось, исчерпывалась этим снисхождением. Во всём остальном он был очень требователен — не потому, что не умел прощать ошибки или терпеть слабости, но желая, чтобы мы мобилизовали все душевные и телесные силы на подвиг. Ибо он говорил: «Если мы что-то не отдаем Богу, чтобы этим воспользовался Он, этим воспользуется другой. Поэтому Господь и дает нам заповедь возлюбить Его от всей души и от всего сердца, дабы лукавый не нашел в нас места и пристанища, где мог бы поселиться».
Каждую ночь мы совершали бдение. Это был наш устав. Старец требовал, чтобы мы до крови подвизались против сна и нечистых помыслов. Сам он совершал бдение в темноте в своей келлии, с неразлучным спутником — непрестанной умной молитвой. И хотя он уединялся там, внутри, нам было очевидно: он знает о том, что происходит снаружи — как мы себя ведем и продвигаемся ли вперед. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы прочитать наши помыслы. И когда он видел, что мы нуждаемся в духовном ободрении, рассказывал о разных удивительных подвигах афонских отцов. Он был очень искусным рассказчиком. Когда он говорил, хотелось слушать его бесконечно. Однако, несмотря на его природный дар повествователя, когда речь заходила о Божественном просвещении, о благодатных состояниях, он часто, казалось, досадовал, ибо бедность человеческого языка не давала ему выразить глубину его опыта. Он оставался как бы безгласным, как будто находился далеко от нас, будучи не в силах говорить о том, что обретается на совершенно неведомой, пресветлой, высочайшей вершине тайных словес — там, где пребывают простые и непреложные, неизменные и неизреченные тайны богословия.
5
С 1924 года Константинопольская Православная Церковь перешла на новоюлианский календарный стиль, оставив при этом неизменной пасхалию. За ней последовала Элладская Церковь. Это вызвало возмущение у части церковного народа и привело к расколу сохраняющемуся доныне. Монастыри Святой Горы, не уйдя в раскол, продолжили совершать богослужение по старому календарю. В последние годы следовать старому календарю начали и некоторые приходы канонической Церкви, как правило, ориентированные на греков-переселенцев из СССР.