— Да-да, пока молчком, мне надо подумать…
Казик не только встал, но уже успел выкатиться в прихожу. Вадим чуть не прыжками ринулся за ним, перегородив дверь.
— Стоп! Так дело не пойдет! — Твердая ладонь уперлась в мягкий сытый живот.
— Увы-увы… — Живот попытался втянуться, но доеденная третья отбивная не позволила вывернуться из-под ладони-"заграждения". — Я, правда, должен пойти и подумать. У меня особенность такая.
— А у меня особенность всё выяснять на месте. — Вадим сделал полшага назад и спиной забаррикадировал дверь.
Казик отнюдь не испугался и даже не встрепенулся — посмотрел укоризненно, словно на непослушное дитя.
— Вадим Юрьевич, голубчик, — произнес он задушевно, совершенно "не в тон" ситуации, — я действительно пока ничего не могу чётко сформулировать. Ну ничегошеньки! Что-то вот тут вертится, кружится… — Он закатил к потолку круглые глаза, растопырил короткие толстые пальцы и пошевелил ими около своих вихров. — Мысли летают, как воронья стая, а на ветки не садятся. Н-да… Воронья стая? — вдруг спросил он то ли у себя, то ли у свисающего с потолка светильника и перевел взгляд на Борисевича. — Около дома Грибанова стали вороны летать? И отвратительно каркать?
— При чем здесь вороны?! — Вадим схватил Казика за плечи и тряхнул.
Казик послушно встряхнулся и пробормотал:
— Может, и ни при чём. А может, совсем наоборот… В общем, не сердитесь, я вам часа через два-три перезвоню. Да-да, мне хватит времени, чтобы всё осмыслить.
После чего аккуратно потеснил боком Вадима и открыл дверь.
Борисевич посмотрел обалдело, но кидаться шлагбаумом не стал.
Пару минут он постоял на пороге, соображая, как понимать подобный выверт. И оценивая, насколько правильно он сделал, отпустив толстяка, который, в свою очередь, напустил тумана. Конкретный человек Вадим Борисевич действительно растерялся. Он рассказал Казику о семье, об окружении, обо всех деталях последних дней, которые Аркадий Михайлович не знал, ответил на все вопросы и что получил в ответ? Да ничего! Если не считать невнятного бормотания про "осмыслить" и поспешного бегства непонятно куда.
Или очень даже понятно — куда?
Вадим схватил телефон, намереваясь набрать Попова и отдать команду срочно отправить человека к офису Лагутина, перехватить Казика и доставить назад. Но телефон зазвонил сам, и это был номер как раз Казика.
— Вадим Юрьевич! Я вот сейчас по дороге сообразил, что вы можете подумать, будто я прямиком к Виктору Эдуардовичу направлюсь. Так вы даже не сомневайтесь — я не предатель какой-нибудь, я иду к себе домой.
— Я ничего такого и не думал, — буркнул Борисевич, испытав нечто похожее на смущение.
Растерянность и смущение… Вот уж действительно, сто лет ничего такого не испытывал.
А еще он сто лет не испытывал волнения от того, что с ним никак не хочет говорить женщина, с которой он провёл ночь.
Да, он не двухметровый атлет с лицом первого красавца Голливуда и здоровенным банковским счетом. И не Казанова, от которого, если верить легендам, сходили с ума все подряд. Но у него ещё не случалось такого, чтобы сразу после ночи любви женщина хлопала дверью. Ну, пусть не хлопала, а просто уходила, засыпав еще не остывшие угли страсти глыбами льда.
Распрощавшись с Тамарой и Оленькой — а он ведь именно распрощался, и нечего заблуждаться, никаких возвратов к "тигрице" и "голубке" не будет, потому что не хочется, — Вадим все-таки позвонил Рите. Просто сказал: "Привет!", и услышал холодное: "Здравствуйте". Хотя чего здороваться, когда сегодня уже виделись? Но ей надо было как-то отреагировать, а слово "привет", вероятно, показалось слишком теплым. Он хотел сказать еще что-нибудь нормальное, "человеческое", и даже душевное, но она спросила: "У вас ко мне дело?" Он ответил: "Нет". — "Тогда до свидания". — И отключилась.
Вот так — кому-то ни здрасьте, ни до свидания, а ему сразу всё, но от этого не легче…
Вадим походил по квартире — своей любимой, отгороженной от всех и вся крепости, чьи ворота он сам, по доброй воле, открывал за одни сутки сразу двум практически малознакомым людям, и решительно взялся за телефон.
— Слушаю, — отозвалась Рита. — У вас появилось ко мне дело, Вадим Юрьевич?
— Появилось, — сказал он. — Во-первых, я не хочу, чтобы ты на меня дулась…
— Дулась? — фыркнула она. — Мы что, детсадовцы? Отдавай мои конфетки — забирай свои игрушки?
— Нет. Мы не детсадовцы, и даже не студенты. Мы взрослые люди, причем в достаточно солидном возрасте.
— Это я в солидном возрасте. А вы ещё вполне можете охмурить какую-нибудь студентку. Детсадовку, правда, уже вряд ли.