— Да с чего ты взяла, что она мне нравится?
— В моей школе таких тупоголовых красоток было пруд пруди.
— Если она красивая, это вовсе не значит, что она тупая.
— А что ты проверял вчера для нее?
Ломакс не смог сдержать улыбки. От Ким никогда ничего не ускользало.
— Я же говорил тебе: так, кое-какие заметки.
— Ломакс, ну скажи!
— Да я ничего не скрываю.
Они приблизились к двери лаборатории. Машины туристов медленно въезжали на стоянку.
Ким настаивала:
— Ты говорил про какие-то идеи или заметки…
Ломакс, нахмурившись, подошел к краю парковки, где за низкой каменной стеной открывался вид на ближнюю горную цепь; дальние горы тонули в молочно-белой дымке. На широкую стену можно было присесть, но Ломакс лишь прислонился к ней, подставив лицо солнцу.
— Точно не знаю, — начал Ломакс, — по-моему, это какая-то теория, касающаяся Ядра Девять.
— Тоже мне! У каждого здесь есть своя теория относительно Ядра Девять. Даже у меня. А я ведь не участвую в этом проекте.
— Его теория построена на доказательствах, которых, на мой взгляд, просто не существует.
Мгновение Ким молчала, изучая лицо Ломакса. В ответ он пристально посмотрел на нее. Волосы Ким мягко подчеркивали очертания лица. Пригретое недружелюбным солнцем или побагровев от его слов, ее лицо раздулось, словно воздушный шар.
— Ты действительно знаешь, что их не существует?
— Уверен, хотя Берлинз настаивает на их существовании. Помнишь то красное смещение, когда в спектрографе нашли волос? Тогда Йорген выдумал целую теорию, чтобы объяснить его. Берлинз занят чем-то подобным.
— Он поддерживает теорию Йоргена?
— Нет, развивает ее. Теория Йоргена основана на неверной информации. А вот Берлинз работает с выдуманными данными. Все это фальсификация.
— Фальсификация? Что ты имеешь в виду?
Ломакс рассказал о том, как провел целое утро, безуспешно пытаясь доказать самому себе, что никто не мог изменить данные. По мере его рассказа лицо Ким краснело.
— И ты ничего мне не сказал… Черт побери, Ломакс! Никто не мог сделать этого. И Берлинз не мог.
В голосе Ким слышались боль и гнев. Когда Ломакс заговорил, то понял, что собственный голос звучит так же:
— Но ведь ни у кого больше нет доступа к данным! Только у меня и Берлинза!
Ким потянулась к Ломаксу, словно хотела схватить и разорвать его на кусочки. Он увидел, как побелели костяшки рук, вцепившихся в каменную кладку, и понял, что совершил ошибку. Он не должен был доверять ей. Ломакс спросил себя: может, ему только кажется, что он хорошо знает Ким? А если, вынося свое суждение о ней, он допустил погрешность? Очередное доказательство: ни в ком нельзя быть уверенным до конца. Несмотря на весь свой цинизм, здесь, в обсерватории, Ким была счастлива. Здесь она жила, работала и радовалась жизни. Она трудилась над своим проектом, коллеги любили ее, пусть и по-братски. А Берлинз — всегда такой добрый, такой внимательный, ненавязчиво направляющий ее исследования? В маленькой вселенной Ким профессор играл такую важную роль, что стоило ли удивляться сопротивлению переменам, которое проявляла Ким.
— Все хорошо, — успокаивающе сказал Ломакс, постаравшись очистить голос от гнева и беспокойства. — Все хорошо. Я понимаю, что Берлинз выше любых обвинений. Я так же, как и ты, восхищаюсь им. Очевидно, он просто разрабатывает некоторую собственную теорию, основываясь на данных, в существовании которых лично я не уверен. Я попытался найти в «Астрофизическом обозрении» нечто похожее, но так и не понял, на чем основана его идея. Вот и все.
— Значит, Берлинз потолковее тебя.
— Кто спорит.
— Ну и хорошо. Потому что, если ты думаешь…
— Не думаю.
— Я хотела сказать… Ломакс, просто заткнись.
И это была та самая Ким, которая всегда с жадностью чуяла малейший запах скандала и у кого хватало смелости, чтобы намекнуть на нечестную игру, хотя бы просто для того, чтобы развлечься.
— Придурок! — бросила Ким и направилась прочь.
Ломакс присел на стену и смотрел ей вслед. Машины притормаживали, давая ей проход, водители разглядывали ее. Обычно в устах Ким слово «придурок» звучало нежно, но только не сегодня. Ломакс еще несколько минут постоял у стены. Рядом на камне замерла ящерица.
Он решил поработать после обеда, а затем отправиться домой. На ближайшие несколько дней телескоп оккупировала группа итальянских ученых, и появилась возможность передохнуть. Ломакс подумал о своем доме у подножия холмов, окруженном горами и большими деревьями. Должно быть, внизу весна чувствуется гораздо сильнее. Деревья уже оделись листвой, а по веткам с озабоченным видом скачут белки.