Любовь с Джулией стала освобождением. Ломакс кончил, и кончил опять, и, возможно, еще раз. Впоследствии он довольно часто думал об этом дне, и в воспоминаниях он казался ему чудесным.
Затем они просто тихо лежали рядом. Их вещи — обувь и белье, бутылка, из которой вытекла вся вода, — были разбросаны вокруг. Где-то рядом сопел пес. Они улыбались друг другу. Ломакс вспомнил, что когда-то хотел пить и до сих пор еще не выпил ни капли.
Прежде чем они покинули это место, Ломакс с любовью осмотрелся вокруг. Трава под ними примялась. Со всех сторон поляну окружали живые деревья и поваленные подгнившие стволы. Ломакс внезапно испытал странное желание вырезать что-нибудь на дереве или поваленном стволе — отметку, которая останется на долгие годы, но Джулия вместе с собакой уже устремились вниз с холма. Ломакс заспешил за ними, прихватив какую-то палку и стараясь держать ее беспечно, словно старый посох.
Они пребывали в мечтательном настроении. Шли рядом. Ломакс все время дотрагивался до Джулии или целовал ее. Ему хотелось, чтобы она тоже прижалась к нему, однако Джулия отстранялась. Ломакс хотел сказать, как невероятно прекрасно было заниматься с ней любовью, но понял, что она и так знает об этом. Поэтому они беседовали о более приземленных вещах. Джулия говорила, что ей очень нравится работать в обсерватории.
— Разве временами ты не чувствуешь что-то вроде клаустрофобии? — спросил Ломакс.
— Клаустрофобии? Но почему? Вокруг такие горы!
— Я имел в виду атмосферу в обсерватории.
— Да что ты!
— Временами. Все те же лица, день за днем, и говорят все об одном и том же.
— Но это-то мне и нравится.
— Почему? — настаивал Ломакс.
Ему хотелось узнать о Джулии больше.
— Я как будто в семье. Может быть, это дает мне ощущение безопасности. Я хочу сказать, что всегда знаю, что будет завтра.
Ломакс обнял Джулию за плечи. В жизни бедняжки случилось так много несчастий.
— И кроме того, — продолжила она, — мне нравится, когда астрономы говорят о звездах. Там что-то постоянно происходит, но происходит медленно, целые миллионы лет. На этом фоне наши земные беды, все, что кажется людям важным, не имеет никакого смысла.
Под его рукой она казалась такой тоненькой. У Джулии были узкие плечи. Ломакс нежно прижался к ней, и Джулия подняла на него глаза.
— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? — спросил он.
— Я была совсем маленькая. Она покончила жизнь самоубийством, но она не сумасшедшая. Просто послеродовая депрессия.
Джулия снова посмотрела на Ломакса.
— Это такая болезнь, — продолжила она, словно защищаясь. — Я тут ни при чем.
— Брось, Джулия, — встревоженно сказал Ломакс. — Конечно же, ты тут ни при чем.
— Я всегда чувствовала, что виновата в ее смерти. Что-то вроде этого. Глубоко внутри. В любом случае у меня был хороший отец.
— Он потом женился?
— Нет. У отца было много подружек, но он считал, что мне не понравится, если он женится. Вероятно, он был прав. Я хотела, чтобы он принадлежал только мне одной.
— Он растил тебя в одиночку?
— У него были помощники. Отец много работал. Был главой компании. Мой любимый день — воскресенье. Он всегда проводил воскресенье со мной.
Наконец-то она разговаривает с ним. По крайней мере что-то рассказывает.
— И чем же вы занимались по воскресеньям?
Ломакс опустил руку. Говоря об отце, Джулия казалась такой счастливой, и ему было неловко идти, обнимая ее, а тут еще пес все время пытался вклиниться между ними.
— О, мы играли в гольф. Он позволял мне водить по полю машинку. Или просто сидели дома. Я посещала уроки танцев и показывала отцу, чему там научилась, а он хлопал и кричал. Однажды я подстригла его, но не слишком удачно. Ах да, по воскресеньям он разрешал мне готовить. Бедняжка, ему приходилось есть все те ужасные блюда, которыми я надеялась поразить его. Иногда, когда ему было невмоготу, отец вел меня в рестораны. В хорошие рестораны. Я надевала лучшее платье и старалась заказать что-нибудь изысканное. А еще он устраивал вечеринки с коктейлями, и иногда удавалось уговорить его позволить мне подавать напитки гостям. На самом деле я просто хотела попасть на вечеринку, но боялась, что никто из гостей не захочет разговаривать со мной. А отец был уверен, что я обязательно пролью коктейль кому-нибудь на платье.
— А ты?
— Конечно, пролила.
— Он сердился?