Ботаники приезжали в студенческий городок, чтобы восхититься деревьями и комитетами, сражающимися за их существование, но Ломакс не обращал на растения никакого внимания. Он шагал по аллее высоких морозоустойчивых деревьев из Северной Европы, даже не глядя на них. Рассеянно миновал группу смеющихся студентов. Одинокая девушка сидела на скамье рядом с редким кустарником с Аляски и тихонько плакала — Ломакс проигнорировал как девушку, так и кустарник.
— Могу я увидеть профессора Хопкрофта? — спросил он у ассистента.
— Он на лекции. Закончит в одиннадцать и сразу же уйдет.
Ломакс подождал рядом с аудиторией. Когда студенты начали покидать лекционный зал, он зашел внутрь. Хопкрофт все еще стоял в центре аудитории в окружении студентов, в основном девушек. Ломакс присел с краю пустой скамьи, дожидаясь, пока профессор заметит его. Увидев Ломакса, Хопкрофт не удивился и улыбнулся ему.
Они хорошо знали друг друга, хотя встречались редко. Когда-то Хопкрофт посетил цикл лекций Ломакса «Где начинается время?» и прислал ему благодарственное письмо. Случилось так, что и Ломакс смог вернуть профессору комплимент, посетив несколько лекций Хопкрофта на тему «История детского воспитания».
Хопкрофт был огромен, словно футболист. Один из самых известных ученых университета и один из немногих чернокожих профессоров. Около десятка лет назад он написал книгу по психологии, которая стала признанным учебником для студентов. Его последующие работы вызывали куда большие споры. Идеи профессора смущали университетское сообщество. Хорошо известный неспециалистам, он не пользовался влиянием среди коллег, однако превозносился последователями.
— Как дела в обсерватории? — дружелюбно спросил Хопкрофт.
— Я взял отпуск. Для других исследований, — неловко отвечал Ломакс.
Хопкрофт пристально посмотрел на него, и Ломакс покраснел.
— Каких исследований?
— Трудно объяснить.
— Я слышал, как вы объясняли теорию Большого Взрыва аудитории, заполненной жующими резинку и лопающими пузыри восемнадцатилетними оболтусами. Что-что, а объяснять вы умеете.
— Я помогаю адвокатской фирме в расследовании убийства. Откровенно говоря, даже двух.
Хопкрофт поднял одну бровь, затем вторую. Эффект получился комический. Впервые за весь день Ломакс улыбнулся.
— У меня к вам есть парочка вопросов, профессор. Конечно, если вы располагаете временем.
Хопкрофт собрал свои записи и стопку студенческих работ.
— Моя машина припаркована у западной окраины городка. Это в пятнадцати минутах ходьбы… или в двадцати — если при этом еще чесать языками. Возможно ли, спросите вы себя, после того как Хопкрофта вышибли из двух комитетов (всего их три), отняли часть кабинета для устройства мужской душевой, возможно ли, чтобы декан отобрал у него еще и место на стоянке? Вы готовы выступить в защиту Хопкрофта? Оставьте, доктор Ломакс, это ни к чему. Я паркую машину рядом с химическим факультетом, потому что мне так нравится. О, это был настоящий бюрократический кошмар! Психолог, который хочет парковать машину рядом с химическим факультетом. Это не нравится компьютерам, это не по душе чиновникам. А мне нравится. Меня попросили объясниться, и я сказал: «Вам придется смириться. В противном случае будем решать этот вопрос у декана. Что маловероятно, ибо он в основном пребывает на заседаниях комитетов».
— Идет, — сказал Ломакс. — Пятнадцать минут меня устроят.
— Двадцать, если вы хотите, чтобы я говорил и думал на ходу.
На выходе из здания Хопкрофт оторвал несколько стеблей с плюща, росшего рядом с дверью.
— Однако, — предупредил профессор, — если дело касается предстоящего суда и вы ищете эксперта, который мог бы выступить свидетелем, нам следует вести себя более официально. Кабинет, блокноты, кофе с ложечками и маленькие квадратные печеньица. Что-то в этом роде.
— Да нет, я просто хочу кое-что обсудить с вами. Я пытаюсь понять одного человека. Только он уже мертв. Всякий раз, когда, как мне кажется, я начинаю понимать его, он снова ускользает. Мне ведь… мне ведь никогда не приходилось делать этого раньше.