Профессор не был уверен в точности своей догадки. Но слишком уж странно, как-то на равных держалась с ним эта девочка, обретшая разум лишь сегодня. С одной стороны — манеры юной леди, прививаемые с младенчества, это заметно; но девочка, почти ребёнок, запаниковала бы, очнувшись в незнакомом месте, да ещё в таких кошмарных обстоятельствах. С другой — выдержка, спокойствие, рассудительность, свойственные зрелой личности; словарный запас, не свойственный девице, получившей домашнее воспитание. Возможно, это и есть пресловутый конфликт двух памятей?
Либо он в корне не прав, и чудесное преображение пациентки — не выздоровление, а лишь новых этап душевной болезни, хитроумно маскирующийся под раздвоение личности.
Тем более, нужен менталист, умеющий отличить настоящую душу от фантомной, созданной больным воображением. Ах, как профессор сожалел, что родился слишком рано! Будь ему сейчас хотя бы лет двадцать — он бы уже, как юный Захария, овладел бы началами целительской магии, а при последующей успешной практике имел бы все шансы быть принятым в Орден Змеи и Чаши! Но… слишком поздно. Общеизвестно, что, незадействованные до двадцатилетнего возраста магические каналы постепенно атрофируются, и всё, на что способен индивид, доживший до седин Элайджи — простенькие фокусы вроде отгадывания потаённых желаний или считывания эмоций; ну, ещё умение различать правду и ложь… Неплохо, но адски мало. Потому-то, несмотря на высокие учёные степени, он не особо гордился своими достижениями. Оттого-то и сопровождал своих юных отпрысков на лекции для новичков, собственного интереса ради.
Тем не менее, мистер Диккенс считал себя неплохим врачевателем — для не-мага. Потому-то после нескольких недель наблюдения за пациенткой из Бэдлама он пришёл к неутешительному выводу: случай безнадёжный. Скорее всего, её душа ушла или уснула навеки. И вдруг — такой поворот событий!..
А ежели всё-таки он прав и имеет дело не с раздвоением сознания, а с реальным подселением новой души… это, конечно, будет весьма интересный случай, мечта врача-исследователя. Однако нельзя забывать, что душе, чудесным образом притянутой из чужого мира, предстоит нелёгкий путь осознания себя, понимания, что возврата в свою реальность нет, возможно — факта своей гибели в прежнем теле. И если подобное притягивает подобное — девушке-подселенке, наверняка юной, неопытной, доверчивой… придётся нелегко. Поэтому интерес исследователя не должен заглушать голосов сострадания и милосердия.
Очнувшись от размышлений, профессор уставился на переминавшегося с ноги на ногу Захарию Эрдмана. Вот прыткий молодой человек, однако, Быстро обернулся!
Придерживаясь за поясницу, встал.
Пора заводить трость. Хватит молодиться.
— Послушайте, профессор, — нерешительно начал практикант. — А почему в качестве консультанта вы хотите пригласить именно менталиста? У них в Ордене какие-то особые приёмы?
Его куратор вздохнул.
Что ж, придётся приобщать молодёжь к тайнам мира сего. И попросить того же специалиста из Ордена, пусть возьмёт с юноши клятву о неразглашении. А пока…
Тронул его за локоть.
— Пойдёмте, голубчик. Мне нужно многое вам рассказать. Подумаем вместе, что нам со всем этим делать.
…А буквально через несколько часов в том же самом больничном саду, на любимой скамейке профессора Диккенса восседал сухопарый щёголь в модном по нынешним временам фраке — травянисто-припылённого цвета, и, хоть пошитом недавно, но имеющим вид слегка поношенного (также дань причудливой моде). Зелёной полосатой жилетке щёголя позавидовал бы, пожалуй сам Джордж Браммел, знаменитый денди, друг принца-регента, автор первой в своём роде книги «Мужской и женский костюмы». А завязанный особо хитрым узлом шейный платок заставил бы «Красавчика Браммела» самого позеленеть от ревности к чужому изяществу.
Навскидку пришельцу можно было дать лет так около тридцати; но холодные глаза, колюче посматривающие из-за очков в тончайшей оправе, заставляли в том усомниться: очень уж пронизывающим был этот взгляд, каковой встречается у мудрецов, прошедших в своей жизни все круги Ада и Рая, не убоявшихся первого, оставшихся равнодушными к благам второго. Тем не менее, на девушку, игравшую неподалёку под деревом с щенком йоркширского терьера, он поглядывал снисходительно, как бы машинально поигрывая при этом поводком, оставшимся в руках.
Перчатки джентльмена, пошитые из мягчайшей светло-бежевой кожи, лежали рядом, на скамейке, и, откровенно говоря, в обособленном от рук виде изрядно диссонировали с безукоризненным видом щёголя. Во всяком случае, окажись здесь сэр Браммел, он немедленно поморщил бы точёный носик и разразился целой сентенцией на тему того, что истинный джентльмен снимает перчатки только если курит или ложится в постель с дамой; если же последней не планируется — всего лишь меняет перчатки дневные на ночные, пропитанные особой питательной эссенцией. Но сидящему в саду пришельцу плевать было на мнение «Красавчика». Он одевался не в угоду моде, а удовлетворяя свои эстетические потребности. А перчатки снял исключительно из практических соображений. Чтобы между пальцами и полоской поводка не оставалось изолирующего слоя, мешавшего восприятию целого шквала эмоций, разлетающегося от фамильяра. Вкупе с наблюдением за объектом и сканированием внешних носителей информации (ауры) и внутренних (сознательного и бессознательного) это давало наиболее полную характеристику изучаемой личности.