Жаль, что не удалось отговорить родителей от продажи бабушкиного дома. Однако тем как вожжа под одно место попала. И главное, нужды в деньгах не было! После их смерти оказалось, что огромная «дворянская» квартира отходит Лике, а приличная сумма, полученная за дом, оказывается, не вложена в таинственные ценные бумаги, а отписана Валерику: ему, как мужчине, сподручнее решать жилищный вопрос. Хватало или на хорошую городскую квартиру, или на добротный загородный дом. Лерка тогда даже психанул: ну и зачем тогда бабкины хоромы продали? Смысл?
Но переворошил все местные связи и за два года построил и отделал на облюбованной лесной поляне неподалёку от бабушкиной деревни особняк-теремок, с виду один к одному как у покойной бабы Васи. Вот только новоселье не успел справить. Начал было паковать вещи на съёмной холостяцкой квартире, да был скручен жёстким приступом… аппендицита, как сперва подумали.
Кто ж знал, чем он обернётся этот приступ…
Возвращаясь из Первой Градской ближе к полуночи, Лика с горечью думала: а успеет ли брат пожить в новом доме, к которому успел прикипеть? Скрипнула зубами, кажется, напугав таксиста, сморгнула слезу и зло сказала себе: пусть только попробует не пожить. Значит, так: лесная дорога к «теремку» хорошая, недавно подновлена стараниями соседней базы отдыха; трасса к самой Ольховке спокойная, не загружена. До города рукой подать, три километра. Понадобится вызвать «Скорую» — домчится куда быстрее, чем в тот же центр через вечные пробки и заставленные машинами дворы; да и по делам или за покупками в город смотаться не проблема. По прогнозу Германа Петровича, если заживление швов и стомы пойдёт нормально — через неделю Леру выпишут. Вот тогда она привезёт его сразу в Ольховку. В дом. Потому что поговорка про целительные стены очень даже работает. Её квартира тоже хороша, но отчего-то брат после смерти родителей не мог в ней оставаться надолго, тосковал: всё мать с отцом чудились. А про свой «Светлый терем» давно твердил: «Моё! Моя берлога!»
Вот и пусть… живёт и радуется. Сколько сможет.
Рассердившись на себя за очередное скатывание в негатив, она трахнула кулаком по дверце «бардачка». Спохватившись, извинилась перед водителем. Хотела при расчёте сунуть лишнюю купюру, но пожилой усач хмуро буркнул: «Не надо. Что я, не помню, откуда кого везу, что ли? Да ещё ночью-то…» От этих слов и от чужого участия Лика едва не разрыдалась. А за порогом пустой квартиры, тёмной, таинственно и жутко молчащей… вроде бы тут и плачь в голос, самое время, раз накопилось… но нет, слёзы ушли. Только в груди засел тугой ком, застрял где-то ближе к трахее: мешал дышать.
Не включая свет, она прошла на кухню. Бездумно щёлкнула рычажком электрочайника. Опустилась в старое кресло — бабушкино, прикрытое вязаным пледом… Машинально вытащила плед из-под себя, завернулась, поджав ноги, свернувшись калачиком, как в детстве. Смежила веки. Забыть обо всём. Хоть на минуту.
А когда засвистел чайник…
Вздрогнула. Сощурилась от света.
Но ведь… её чайник не свистел, а, по идее, должен был сейчас бурлить, бормотать и плеваться. И солнцу, бьющему прямо в глаза, взяться некуда — среди ночи-то! И…
Она обвела взглядом совсем другую, но не менее знакомую кухню — с бревенчатыми стенами, легчайшими ажурно-зубчатыми занавесками на окнах, круглым столом, покрытым вышитой скатертью… и ничуть не удивилась. Иногда, во сне, Лика переносилась сюда, в осиротевший бабушкин дом, и бродила по пустым комнатам, сидела на веранде, любовалась запущенным цветущим садом… Здесь всегда был май.
Хотела забыться? Пожалуйста. Сон по заказу.
Потому что только во сне, в несуществующем доме, к ней на спинку соседнего — «дедушкиного» кресла (его потом так и не нашли, когда забирали кое-какие вещи на память) мог присесть бабушкин любимец, филин Яков. После смерти хозяйки он затосковал, стал чахнуть и однажды просто исчез: должно быть, улетел умирать в лес. Собственно, он никогда и не был домашним: прилетал, когда вздумается, гостил, сколько душенька его совиная захочет. А сейчас вот объявился.
И только во сне оживший филин может выразительно склонить голову и сказать хрипловато:
— Здравствуй, Ликуша.
…и подставить круглую пёструю башку, как когда-то, много лет назад, с удовольствием позволяя гладить мягкие пёрышки, почесать за ухом, словно котёнка. Даже ткнулся пару раз лбом в её ладонь.
— Соскучился, да? — растроганно пробормотала Лика. — И я тоже. По тебе, по бабушке, по папе с мамой. А тут ещё с Леркой… несчастье приключилось…
Филин высвободил ушастую голову. Встряхнулся.