Я знаю, что это жестоко, но я ничего не могу поделать с собой.
Мы можем встретиться в Захарьинских Двориках. Там назначен сбор нашей экспедиции.
Время лечит. Ты молода, впереди вся жизнь. Забудь меня и живи…»
Я сложил письмо и сунул в карман жакета…
Каждый день, начавшись, должен кончиться. Кончился и мой долгий день московского таксиста. Но он не все унес с собой. Как видите, встречи с людьми оставили в душе свои отметины. Остался у меня на руках голубой жакет, а в сердце какое-то смутное чувство вины перед незнакомой, случайно встреченной женщиной Еленой.
Наутро с жакетом в руках я стоял на лестничной площадке в первом подъезде того самого дома на улице Чехова, возле которого вчера вышла Елена. Дом мрачный, с аляповатыми полуколоннами.
…На неопрятных дверях три почтовых ящика. На каждом из них наклеено «Вечерка». Три звонка. И звонки одинаковые — с белыми пуговками.
— Елена здесь не живет?
Старая женщина подслеповато глядит на меня.
— Елена? — переспрашивает она. — Нет, у нас не проживает.
— И по этим двум звонкам тоже?
— Нет.
…Собачий лай за дверью. Красная зубастая пасть прямо в лицо. Из глубины прихожей резкий молодой голос:
— Иртыш, на место! Вам Елену? Уехала месяц назад. Сдает экзамены в Ленинградскую консерваторию.
Елена, да не та.
…Дверь свежепокрашенная. Всего один ящик и один звонок.
— Елена? Что за шутки, что за дурацкие шутки? — с раздражением прокричал седой взъерошенный человек. — Вы что, не знаете: мой порог вот уже десять лет не переступала ни одна женщина? Не знаете? Так… — Старик с кулаками шел на меня. — Кто вас подослал? Опять эти Воронины? Вы, вы…
На верхнем этаже, кажется в девяносто третьей квартире, встретили с печальной приветливостью.
— Вы ее товарищ? — Женщина с растрепанными волосами взяла меня под руку и провела в боковую комнату, где царил полумрак. — Как мы ее любили! Простили все. И отец готов был разрешить ей жить здесь, у нас. Нет, не захотела. Погубила себя.
У меня оборвалось сердце.
— Сегодня ровно месяц, как ее похоронили. Память о ней… — Женщина всхлипнула.
Не моя Елена…
Меня принимали за кого-то другого. Я хотел поскорее уйти, но не знал как. Просто встать и уйти — оскорбишь человека в горе. Признаться, что я не тот, за кого она принимает меня?
А женщина все говорила и говорила, как она любила Лену и вовсе не возражала, чтобы она вышла замуж. А Лена не послушалась, не поняла.
Моя собеседница, по всему было видно, чувствовала себя виноватой и хотела в чем-то оправдаться. Когда она ушла поставить чай, я исчез.
В том доме с аляповатыми полуколоннами я не нашел моей Елены. Да, да, моей… Я так много думал о ней в тот день, что казалось, давно знал ее. Я понимал ее состояние, с каким она бросилась к моей машине, как к единственной соломинке в буре, захватившей ее душу в то время. Мне ясно рисовалась ее встреча с тем рассудительным человеком, который позволил ей увлечься им, полюбить, а потом отошел, прикрываясь щитом добропорядочности. Конечно, я не могу представить себя на месте человека, бросающего своих детей. И мне трудно понять такое. Но этот, написавший письмо, не вызывал у меня ни одобрения, ни доверия. Он ведь с самого начала обманывал Елену. Просто он не любил ее той любовью, которая беспощадна ко всему на свете. И мне было обидно, что это так.
Я стоял у дома, на том месте, где вчера вышла Елена, и сердце мое тоскующе сжималось. Наверно, оттого, что я уже знал, что никогда не увижу ее.
Сдав на базу голубой жакет, я каждый день ждал, не придет ли Елена. Но она не напоминала о себе. Что с ней случилось? Как она живет теперь?
Я гонял по Москве. Москва все больше входила в мою душу, потому что в ней жила Елена. Я всюду искал эту женщину. Я искал ее среди людей у станций метро. Я хотел узнать ее в женщине, перебегающей улицу. Однажды мне показалось, что в толпе у ГУМа промелькнула она. Я оставил машину, пассажиров и побежал ее искать. Но это была не Елена. И еще сто раз мне казалось, что я видел ее, и еще сто раз ошибался.
И хотя я знал, что я ищу ладью в океане, но все равно не мог заставить себя не думать о Елене, не вспоминать нашу необычную встречу на шоссе, со стыдом не оценивать своего тупого поведения в то время. Я чем-то был связан с ней и должен был увидеть ее во что бы то ни стало. Может быть, я любил ее? Не думаю. Впрочем, я об этом еще не знал.
РОСТОПОЛЬ
Отпуск вышел нескладный. Местком напутал с путевками, и в Крым Платунов не попал. Теперь приходилось ждать, пока освободится койка в областном санатории «Зеленый бор», на берегу Волги. Конечно, «Зеленый бор» — не Мисхор, а Волга, хотя и хороша, но все-таки не Черное море, но что поделаешь, если у растяп даже маломальское дело валится из рук и не хватает ума хорошенько подумать о человеке и проследить за синхронностью его отпуска и путевки. И ведь подумать-то надо было все-таки не о рядовом члене профсоюза, а о нем, Платунове! Могли бы быть и повнимательнее.