— Говори здесь…
«Что это с ним?» Я чувствую неприятный холодок в сердце. Да, я хочу с ним посоветоваться: парторг еще раз говорил со мной насчет заявления в партию. Я считаю — рано. А что думает Сергей? Он ведь партийный.
— Ну что ж, коли так… — И я рассказываю ему при всех, что меня волнует.
Девочки одна за другой подключаются к разговору. Каждая судит по-своему. Только Сергей молчит. Он стоит бледный, желваки ходят на его скулах. Конечно, толкового разговора не получается, да и я не могла ждать ничего путного. Просто со злости на Сергея «выкинула номерок»… Не знает он, что я все время думаю о нем, хочу видеть, слышать его голос… Ах, Сережа!
Он окликает меня у общежития. Стою, жду, пока он перебежит улицу. Ветер несет поземку. По черному асфальту текут ручейки снега, будто кто неумело красит его в белое.
— Что, Сережа? — спрашиваю, а у самой дрожит, сжимается сердце.
— Не сердись, — он смотрит мне в глаза, тоскливо так смотрит. — Ослепли мы с тобой, ничего не видим.
— А что происходит, Сережа?
— Ты теряешь подруг… Или не видишь?
— Почему же?
— Ну ты… — он запинается… — Будто бы ты меня отбила у Нади. Смешно, правда, звучит?
— Смешнее некуда! А ты как думаешь?
— А что мне думать? Вы вроде распределили меня… А кто спросил, кого я люблю?
— Сережа! Я… я…
Сергей останавливает меня:
— Знаю! Молчи!
— Что же будем делать?
Мне дороги подруги, но как же быть без Сережи?
— Надо объясниться, — советует Сергей.
— Кому? С кем? — не понимаю я. — Лучше пойдем к Гореву. Расскажем… Я уйду из бригады.
— А Горев что? Что он может нам сказать? Что он, лучше нас…
— Лучше. Я знаю. Он посоветует.
— Говорят, Горев у брата жену отбил. Тоже мне — лучше.
— Жену отбил? Сплетни. Да разве может быть такое? И особенно… Нет, с Горевым этого не может быть. Ты все выдумал.
Мне кажется, что под ногами у меня расступается земля и я куда-то медленно проваливаюсь.
— За что купил, за то и продаю, — говорит Сергей после молчания.
Мы расстаемся. Я иду в общежитие. Я должна сейчас что-то сделать. Но что?
Надя сидит на кровати и вяжет шарф. Смотрит на меня спокойно-равнодушно, будто я — это вовсе не я, ее подружка. Мне очень жаль ее, смуглую красавицу нашу Надю, молчаливую из-за своей застенчивости.
Я бросаюсь к ней, падаю головой в ее колени.
— Надюша, Наденька, прости меня. Надя… Я люблю его. Слышишь? Ну что мне делать, ну что?
Надя сидит как каменная.
— Надюша, если ты не поймешь меня, если девочки не поймут, я уйду от вас. Навсегда уйду.
— С ним?
— Нет, нет… Я не могу с ним. Потому что он твой. Ты первая, самая первая полюбила его, знаю.
Мне вдруг делается как-то легко и пусто, будто то, что называлось во мне душой, в одну минуту из меня вынули.
На этот раз я не дожидаюсь, пока Горев останется один в своем кабинете, вхожу, сажусь у окна. Горев кивает мне, как бы извиняя за вторжение — мол, правильно, иначе ко мне не попадешь, и продолжает разговор с техником, которого я знала, только не помнила его фамилии. И забывает обо мне. Но вот он, кажется, вспоминает, что я все-таки живое существо, и свертывает разговор с техником.
— Слушаю, Рита, — говорит он.
Я молча подхожу, молча кладу на стол заявление. Он, не наклоняясь к нему и не беря в руки, читает стоя, издали, потом глядит на меня, но не отгадывает, что со мной стряслось, а просто просит:
— Ну, выкладывай. Только все! — и приготовился слушать.
— А нечего мне выкладывать. Хочу уйти, и не держите меня.
— Рита! Что за выдумки? — Но, успокоившись, Горев просит уже с другой, глубокой озабоченностью: — Объясни, что опять случилось? Не время, право, и говорить об этом…
— Вот заявление…
Горев морщится.
— Не спеши. Давай по порядку. Так я ничего не пойму. — Он взглянул на часы. — Слушай, Рита, пойдем, проводишь меня до третьего управления. Там техническая конференция. Мне хотелось побыть. Да боюсь, что без меня они и открывать ее не станут.
Мы идем по улице. Горев спешит. Он всегда спешит.
Но говорит рассудительно, спокойно:
— Такое дело заварили — и бросать бригаду? Твое начинание мы собирались сделать гвоздем слета ударников… Ну что? Что случилось? Любовь, что ли? — пробует он угадать и угадывает.