— Мне кажется, мы не договоримся.
— Темп. Ты слишком взвинчиваешь темп, не даешь музыке раскрыться. Дай нотам звучать! Вот послушай.
Пальцы мягко, словно в нерешительности, коснулись клавиш, руки на мгновение замерли, затем плавно скользнули вправо, подбираясь к более высоким нотам. Алина закрыла глаза. Ей уже давно не надо было смотреть на то, как играет Анна Андреевна, достаточно было только слушать. Слушать и слышать. Слышать, как нота за нотой, прикосновение за прикосновением возникает и наполняет собой все пространство вокруг музыка — самое удивительное изобретение человечества. Такое, на первый взгляд, бесполезное то, что невозможно ни съесть, ни надеть на себя, чем нельзя расплатиться или хотя бы обменять на что-то более осязаемое. Но разве наслаждение нужно на что-то менять? Разве можно? А ведь когда звучала музыка, не тот ужас, что заполняет собой хит-парады на радиостанциях, а настоящая, вот такая, как сейчас, она испытывала именно наслаждение. Закрыть глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. Ни отошедшего от стены уголка обоев, ни свежей царапины на руке Анны Андреевны, оставленной любителем выпускать коготки Мавриком, ни висящей под потолком люстры, в которой из пяти лампочек горят только четыре. Ничего. Потому что во всем остальном, в отличие от звучащих из старенького пианино звуков, не было ни красоты, ни гармонии, ни изящества. Хотя, конечно, Анна Андреевна красивая женщина. Для своего возраста. Сколько ей уже? Кажется, двадцать девять? Через полгода, в апреле будет тридцать. Тридцать! Ужасное число. Каково это — пересекать тридцатилетний рубеж, понимать, что кончилась, если и не вся жизнь, то уж точно молодость? Даже не хочется об этом думать.
Зазвучавшая из динамика смартфона «Шутка» Баха бесцеремонно оборвала «Весну» Вивальди.
— Да. — Голос Анны Андреевны показался Алине неестественно напряженным. — Сейчас? Но ты же знаешь, я занята… Не сможешь? Хорошо, я перезвоню.
Следующую фразу музыкального преподавателя она смогла предсказать почти дословно.
— Алиночка! Что, если сегодня мы закончим немного пораньше?
Немного? Немного — это, должно быть, означает прямо сейчас, а с учетом того, что длящееся обычно полтора часа занятие началось всего пятнадцать минут назад, это совсем не немного. Но почему бы и нет? Раз уж Анна Андреевна просит. В конце концов, она — единственная из взрослых, с которой общаться действительно приятно. Ну, конечно, кроме отца.
— Запросто, — Алина кивнула, делая вид, что совершенно не замечает розового румянца, стремительно растекающегося по щекам Анны Андреевны, — погода хорошая сегодня, пойду к реке прогуляюсь. Хоть до следующих занятий подышу немного.
— У вас же сейчас каникулы.
Судя по тому, как изящные пальцы забегали по экрану смартфона, Анна Андреевна решила не перезванивать, а отправила сообщение. Адресата Алина не знала, но ей и не было особо интересно. Какой-нибудь офицер из штаба, усатый майор, может, даже подполковник, жене которого уже перевалило за сорок, и наверняка за столько же перевалила на весах отметка лишнего веса. Ну а кто еще позарится на пусть и не растерявшую еще остатки красоты, но все же уже немолодую женщину? Лейтенанты? Нет, тем подавай молоденьких, лет двадцать пять максимум. А лучше, чтобы двадцать. Или вообще, восемнадцать. Наверное, им хотелось бы и кого помоложе, но ведь помоложе нельзя. Статья. Плохая статья, по которой можно получить хороший срок. А уж про штабную карьеру точно забыть можно. Да и про любую другую тоже.
— Меня папа так загрузил, что я только от одного репетитора к другому бегаю. Сегодня вечером еще немецкий.
— Удивительно! Как ты все успеваешь? — Лицо Анны Андреевны выражало крайнюю степень заинтересованности, но отнюдь не ответом ее ученицы, а только что высветившимся на экране смартфона сообщением. — Ну ничего, зато поступать легче будет.
Судя по ее жизнерадостной интонации, задерживаться в квартире педагога явно не стоило. Натянув на ноги высокие, на толстой рифленой подошве походные ботинки и накинув пуховик, Алина повернула дверную защелку.