Все зрители ритмической гимнастики резко вскочили с табуреток, и стали ложится на крашеный коричневой краской дощатый пол и повторять движения сток — лёжа на боку с опорой на локоть, подъём ноги под девяносто градусов.
Чеченцы и азербайджанцы решили делать махи руками. Кто был босяком и с голым торсом, кто-то сапогах и кителях. Оркестрант вообще был в парадной форме с аксельбантом. Капитан Удочкин некоторое время удивлёно наблюдал эту сцену, особенно странную в исполнении старослужащий и дембелей, которых и делать то ничего не заставишь, даже под угрозой дисциплинарного батальона.
— Это что тут у вас за проституция такая мужская и женская, Пупшис? — спросил наконец замполит, — мы же договорились что вы будете под Боярского заниматься, — поморщившись сказал капитан, — как это там:
Телевизор на время потом отобрали…
А вот на втором году службы уже в Татищеве-5 в Саратовской области, Алёшину пришлось принять участие в массовой драке из-за ритмической гимнастики. В сводном стройбатовском батальоне там было большинство узбеков, конфликт с которым назревал через цепь мелких происшествий в казарме и на строящихся домах для ракетчиков Таманской ракетной ордена Октябрьской революции Краснознаменной дивизии, которые то и дело пускали свои УР-100НУ в учебных целях. Даже перед телевизором в дощатом бараке-казарме, забываемой в выходные дни и праздники офицерами прапорщиками, около строящегося дома узбеки сидели плотной массой через проход от других национальностей. Прибалтов и молдаван там уже не было. Когда лидер узбеков Мухаммад однажды встал и переключил программу с начавшейся ритмической гимнастики на канал с народной украинской музыкой, прокаркав:
— Nima axlat!
Один из «дедов» многонационального меньшинства переключил снова на аэробику. После нескольких таких молчаливых переключений все вскочили с табуреток и с могоязыкими криками ярости бросились друг на друга. Больше полусотни узбеков против других национальностей: русских, украинцев, грузин, чеченцев, армян и прочих дрались руками, ногами, ремнями с пряжками, табуреткам, снятыми спинками металлических кроватей. Кровь брызгала и лилась не от ножей и пуль, но из разбитых носов, из разбитых дёсен, из рваных ран. Денис, как дембель, дрался без особой охоты, стараясь не лезть в первые ряды, понимая, что по воле слепого случая может оказаться не дома в Москве через три месяца, а в дисбате — бывшем штрафбате ещё на два-три года. Дисциплинарный батальон в котором отбывали наказание осуждённые за уголовные преступления в период прохождения военной службы военнослужащие и курсанты, Побоище продолжалось и на улице, и закончилось вничью. Что характерно, все вместе, кроме ушедших в санчасть в расположение батальона на другом конце посёлка, улеглись напрочь спать в жатой де своё разгромленной казарме. Только когда всё успокоилось, появился комендантский патруль и взвод автоматчиков внутренних войск, стали подниматься коек, выводить и вывозить. Войска ВВ ситное не любили кавказцы, бывшие ЗК, и другие тоже, и никто ни в чём, естественно не признался, и потому репрессии ограничились тем, что часть военных строителей отбыли свои сутки на гауптвахте, а часть отправились строить ракетные шахты в жаркой саратовской степи. Разбитый телевизор на новый потом так не поменяли. Алёшин в казарме остался до следующей массовой драки, после чего с несколькими другими дембелями из Москвы стал жить прямо в недостроенном доме.
Поэтому смотреть сейчас на махи ногами и выпячивание грудей, да ещё в не очень чёткой записи с телевизора на кассетный советский видеомагнитофон Электроника ВМ-12 формата VHS с кассетой ВК-180, он не мог без чувства ненависти и сожаления…
Катя пристально посмотрела на Машу, качающую в мерцающем свете телеэкрана в такт музыке худыми плечами, потом на Дениса, глядящего то во взятую со стеллажа «макулатурную» книгу Дюма «Графиня де Монсоро» в матерчатом переплете с изображением на обложке кисейной барышни кормящей оленей — зачем-то изданная в советской стране история о том, как французская аристократия с жиру бесилась в XVII веке, то он глядел поверх телевизора на зелёные шторы на деревянных кольцах, а скорее всего куда-то далеко за них. У него был такой вид, словно он думал о проблеме счастья, что-нибудь типа того, что главная проблема счастья для любого человека не в том, что путь к нему долог и труден, и иногда занимает всю жизнь, а в том, что человек идёт туда, где никогда сам лично не был, а знает всё только с чужих слов, и нет никогда никакой гарантии, что то представление о счастье, которому он посвящает жизнь, действительно то, что ему действительно было нужно. Или он мог думать, например, о том, что хорошее должно быть красиво. Изменение понятий о красоте напрямую зависит от изменения понятий о хорошем. Не может быть хорошим некрасивый кривой забор, а только прямой будет хорошим, не может быть хорошим человеком с надменным взглядом, будто он обыскивает тебя, наглой маской на лице и пренебрежительной интонацией вызывающей, а может быть хорошим только человек с приветливым лицом, мелодичным голосом, и со светлым взглядом. Если, конечно, это не притворщик, старающийся войти в доверие, или не наркотическое опьянение до начала ломки. Так вот всём — в архитектуре, дизайне, литературе, на параде, на лице, в человеческом общении, государственном устройстве… Всё хорошее в природе, как правило, красиво, всё плохое безобразно и отталкивающие: небо, море, горы, леса, поля, реки, озёра, звери, птицы, рыбы, погода, добрые люди… Всё в природе нехорошее, как правило, безобразно: трупы, мухи, испражнения, злодеи… Хорошее не имеет право быть некрасивым, но если такое происходит, слава ему вдвойне. Но такая наполненность сознания этого нового знакомого Кати, могла ей только чудится, как и всё происходящие вокруг неё и в ней самой быстрые перемены.