Как говорится, комментарии излишни.
Екатерина пыталась свести все законы в какой-то нормальный порядок, поэтому даже возникла комиссия 1767 года, которая должна была составить новое уложение. Однако, что это была за комиссия, и почему у нее ничего хорошего не получилось, лучше прочесть у самого Ключевского.
«Перед правительством явились представители самых разнородных общественных состояний, верований, понятий, степеней развития. Рядом с петербургскими генералами и сенаторами сидели выборные от казанских черемис и оренбургских тептерей; над одним и тем же и очень сложным делом призваны были работать и член Святейшего синода высокообразованный митрополит новгородский, и великолуцкий Димитрий Сеченов, и депутат служилых мещеряков Исетской провинции на Урале Абдулла-Мурза Тавышев, и даже представитель некрещеных казанских чувашей Анюк Ишелин. Депутаты от самоедов заявили в Комиссии, что они люди простые, не нуждаются в уложении, только бы запретили их русским соседям и начальникам притеснять их, больше им ничего не нужно. Послали даже двух диких сибирских зверков, имевших дипломы на княжество от царя Бориса Годунова: это были принцы Обдорский и Куновацкий из кочевников в устьях Оби. Трудно составить всероссийскую этнографическую выставку полнее Комиссии 1767 г.».
Тут тоже, простите, без комментариев.
Ключевский даже задается вопросом: а хотела ли эта странная комиссия заниматься составлением Уложения? В конце концов, собранным представителям от разных сословий и народов просто зачитали
«…проект Уложения, чтобы узнать, будет ли земле вмочь, или невмочь начертанный для нее тягловый порядок. Скрепя сердце выборные отвечали утвердительно и только выхлопотали некоторые льготы для облегчения тягла».
И вновь, извините, без комментариев. Комментарием к тому, что решала и так и не решила эта Комиссия, может служить самый настоящий исторический факт:
«В 1773–1774 гг. разразился страшный бунт пугачевский, который местная администрация не умела ни предупредить, ни пресечь вовремя».
Этот бунт и показал, что представление Екатерины о порядке в государстве и мнение народа, живущего в государстве, могут радикальнейшим образом расходиться. Либерально настроенные дворяне, воспитанные на той литературе, которую любила до бунта и сама Екатерина, провозглашавшие моральные ценности и свободолюбие, конечно же, замечая, что ничего не меняется, приходили в отчаяние. Ярославский помещик Опочинин, наложив на себя руки в 1793 году, написал в предсмертной записке: «Отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить своевольно свою судьбу». Перед смертью он сделал для своих крестьян все что мог, согласно тогдашним законам, – пустил на волю два семейства дворовых, а барский хлеб велел раздать крестьянам; он не освободил крестьян, ибо по тогдашнему законодательству еще был вопрос, имеет ли право помещик «освобождать крестьян и отпускать их на волю».
Но больше всего в этой записке поражает последнее распоряжение о книгах, которые и стали источником его свободолюбивых мыслей:
«Книги, мои любезные книги! Не знаю, кому завещать их: я уверен, в здешней стране они никому не надобны; прошу покорно моих наследников предать их огню. Они были первое мое сокровище, они только и питали меня в моей жизни; если бы не было их, то моя жизнь была бы в беспрерывном огорчении, и я давно бы с презрением оставил сей свет».
Нет, добавляет Ключевский, его современники еще не грустили и не скучали:
«…грустить они начали несколько позже, в царствование Александра I, а скучать еще позже, в царствование Николая».
Павел Первый Петрович (1796–1801 годы)
Эпоху от царствования Павла Первого до конца царствования Николая историк выделил в особый период, современный. Для нас это уже история, но для него это была настолько ближняя история, что практически смыкалась с политикой. В ней он не видел никаких коренных перемен:
«Государственный и общественный порядок остается на прежних основаниях, действуют прежние отношения, но из-под этих старых основ и отношений начинают пробиваться новые стремления или, по крайней мере, новые потребности, которые подготовляют переход государственного порядка на новые основания».