Вспоминая, как Тяпа поддал по тарелке с сандвичами ногой, я понимал, что вряд ли он с лёгким сердцем простит Анжелу. Мои проницательность и богатый жизненный опыт подсказывали мне, что он долго ей этого не забудет. В данных обст., как вы понимаете, я решил на время выкинуть из головы проблемы Тяпы и Анжелы и вплотную заняться делом Гусика, которое я считал выигрышным на все сто.
По правде говоря, за Гусика я особо не беспокоился. Ослиное упрямство Дживза, отказавшегося сдобрить апельсиновый сок джином, причинило мне кое-какие неудобства, но я преодолел все трудности с настойчивостью, свойственной Вустерам. Спиртным я предусмотрительно запасся с вечера, и фляжка с бодрящей жидкостью теперь лежала в ящичке моего туалетного столика. После недолгих расспросов я также выяснил, что кружка с апельсиновым соком будет стоять иа полке в буфетной около часу дня. Стащить кружку с полки, незаметно пронести её в свою комнату, разбавить сок джином и успеть отнести её на место перед ланчем было задачей трудной, но выполнимой. По крайней мере мне она была вполне по плечу.
С наслаждением допив чай, я снова откинулся на подушки с твёрдым намерением как следует отдохнуть. Сон был необходим мне как воздух. Сами понимаете, перед тем как действовать, все великие умы любили вздремнуть, чтобы потом голова была ясной.
Прошло не меньше часа, прежде чем я спустился в сад, и, хотите верьте, хотите нет, почти сразу же получил подтверждение тому, что мой план по избавлению Гусика от дурной трезвенной привычки необходимо привести в исполнение как можно скорее. С Гусиком я столкнулся нос к носу на лужайке и с первого взгляда понял, что, если он в кратчайшие сроки не пропустит пару рюмок, на нём можно будет поставить крест. Как я уже говорил, солнышко сияло, птички щебетали, короче, мать-природа радовалась вовсю, но Гусик Финк-Ноттль был мрачнее тучи. Бедолага бродил по лужайке кругами, нервно бормоча, что не собирается произносить долгие речи, но чувствует необходимость сказать несколько слов по столь торжественному случаю.
— Салют, Гусик, — сказал я, останавливая его в тот момент, когда он собирался пойти на новый круг. — Дивное утро, что? Погодка как по заказу.
Даже если б я раньше не догадался о его плачевном состоянии, мои глаза открылись бы после того, как он проклял утро в частности и погоду вообще. Сами понимаете, я тут же постарался его подбодрить:
— Я принёс тебе хорошие вести, Гусик.
Он вздрогнул и посмотрел на меня с надеждой во взоре.
— Классическая школа в Маркет-Снодсбери сгорела дотла?
По правде говоря, я немного опешил.
— Ну, это вряд ли.
— В городе эпидемия свинки? Дети болеют корью? В школе объявлен карантин?
— Нет, что ты!
— Тогда с чего ты взял, что принёс мне хорошие вести?
Беднягу необходимо было успокоить, пока он окончательно не свихнулся.
— Перестань, Гусик. Не принимай ты всё так близко к сердцу. Уверяю тебя, вручать призы до смешного просто.
— До смешного просто? Да знаешь ли ты, что я дни и ночи напролёт только и думаю о своём выступлении, но кроме того, что я не собираюсь произносить долгих речей, в голову мне ничего не лезет? С кем угодно могу поспорить, моя речь не будет долгой. К гадалке не ходи, моя речь будет, короче не придумаешь. О чём, прах побери, мне говорить, Берти? Что вообще говорят, когда вручают призы?
Я нахмурился. По идее, мне надлежало быть крупным авторитетом в этом вопросе, ведь как-то раз я выиграл приз за знание Священного Писания, но мои воспоминания о том дне, как вы понимаете, были весьма смутными. Затем сквозь туман выплыла одна фраза.
— Надо сказать, что важна не победа, а участие.
— Почему?
— Ну, так полагается. Неплохо звучит, и всё такое.
— Я тебя о другом спрашиваю. Почему победа не важна?
— Вот чего не знаю, того не знаю. Но все шишки утверждают, что главное участие.
— Да, но что это может значить?
— Должно быть, они хотят подсластить пилюлю тем, кто не выиграл призов.
— Какое мне до них дело? Меня волнуют шалопаи, которые выиграли призы и выйдут за ними на сцену. А вдруг они начнут корчить мне рожи?
— Не начнут.
— Почём ты знаешь? Может, это их заветное желание. А если: Берти, хочешь, скажу тебе одну вещь?
— Какую?
— У меня руки чешутся последовать твоему совету и пропустить пару рюмок.
Я загадочно улыбнулся. Бедолага даже не догадывался, о чём я думал.
— Брось, Гусик, всё будет хорошо.
Он опять разволновался.
— Почём ты знаешь? Как пить дать, я собьюсь.
— Глупости.
— Или уроню приз.
— Чепуха.
— Или ещё что-нибудь. Нутром чувствую, добром это не кончится. Со мной такое произойдёт, что меня обсмеют с головы до ног, и это так же верно, как то, что я Огастес Финк-Ноттль. Я буквально слышу, как они смеются. Словно шакалы: Берти!
— Я здесь, старина.
— Помнишь школу, в которой мы учились перед поступлением в Итон?
— Конечно. Я выиграл там приз за знание Священного Писания.
— При чём тут твой приз? Твой приз меня не волнует. Ты не забыл, что случилась с Бошером?
Нет, я не забыл и никогда не забуду одно из самых ярких воспоминаний моей юности.
— Генерал-майор сэр Уилфред Бошер, — каким-то безжизненным, тусклым голосам продолжал Гусик, — приехал к нам в школу, чтобы вручать призы. Он уронил книгу на пол. Он наклонился, чтобы её поднять. И его брюки лопнули по шву сзади.
— Как мы взревели!
Лицо Гусика перекосилось.
— Мы вели себя гадостно! Маленькие пакостники! Вместо того, чтобы хранить молчание и сделать вид, что ничего не заметили, мы вопили и орали от восторга, как резаные. И я громче всех. Берти, со мной произойдёт то же самое, что с генерал-майором сэром Уилфредом Бошером. Бог меня покарает за то, что я над ним смеялся.
— Гусик, прекрати. Не лопнут твои брюки.
— Почём ты знаешь? Чем я лучше других? У генерала Бошера был прекрасный послужной список, он воевал на северо-западном фронте в Индии, а брюки у него всё же лопнули. Помяни моё слово, Берти, моя песенка спета. И не спорь, я знаю, что говорю. Не понимаю, как у тебя язык повернулся сказать, что ты принёс мне хорошие вести. Вот если б ты сообщил, что в классической средней школе свирепствует бубонная чума и ученикам прописан строгий постельный режим, тогда я обрадовался бы.
Сами понимаете, у бедолаги совсем крыша поехала. Я решил отвлечь его от чёрных мыслей и для начала мягко положил руку ему на плечо. Он её скинул. Я вновь положил руку ему на плечо, и он опять её скинул. Я поднял руку в третий раз, но он отскочил в сторону и раздражённо спросил, не вообразил ли я себя костоправом.
Вообще-то, ему следовало вести себя повежливее, но я сделал скидку на его полуобморочное состояние и напомнил себе, что после ленча Гусик станет совсем другим человеком.
— Когда я сказал, что принёс тебе хорошие вести, старина, я имел в виду Медлин Бассет.
Плечи у него поникли, а вместо лихорадочного блеска в глазах появилось тоскливое выражение, совсем как у изголодавшейся собаки.
— Ты не мог принести мне хороших вестей о Медлин. Я опозорился перед ней окончательно и бесповоротно.
— Вовсе нет. Приударь за ней ещё раз, и я гарантирую тебе успех.
И, стараясь говорить кратко, я в нескольких словах рассказал ему, что произошло между мной и Медлин Бассет минувшим вечером.
— От тебя требуется только одно, — заключил я. — Назначь ей свидание. Она в тебе душн не чает. Спит и видит, как бы выскочить за тебя замуж.
Он покачал головой.
— Нет.
— Что?!
— Безнадёжно.
— В каком смысле безнадёжно?
— У меня ничего не получится.
— Но я только что сказал тебе, она сама:
— Это не имеет значения. Может, когда-то она меня любила. Но вчера я убил её любовь.