— Джентльмены, — тем временем говорил Гусик, — я имею в виду, леди и джентльмены, и, само собой, мальчики, как прекрасен этот мир. Как прекрасен этот мир, где жизнь бьёт ключом. Позвольте мне рассказать вам маленький анекдот. Два ирландца, Пат и Майк, гуляли по Бродвею, и один сказал другому: «Содом и Гоморра, главное не победа, а участие», а тот, другой, ответил: «Гоморра и Содом, ученье свет, неученье тьма».
По правде говоря, более дурацкого анекдота я в жизни не слышал, и мне показалось странным, что Дживз счёл возможным включить его в Гусикову речь. Однако впоследствии Дживз объяснил мне, что Гусик сильно изменил текст, так что с анекдотом всё было в порядке. Как бы то ни было, Гусик выдал его именно в этом conte, и, когда я скажу вам, что аудитория разразилась смехом, вы, надеюсь, поймёте, что Гусик стал самым настоящим фаворитом и любимцем публики. Быть может, бородач и несколько лиц во втором ряду и хотели, чтобы он как можно скорее закруглился, но большинство упорно не желало отпускать его со сцены.
Когда аплодисменты и крики «Браво!» смолкли, Гусик вновь заговорил.
— Да, — решительно произнёс он, — как прекрасен этот мир. Солнышко светит, птички щебечут, а жизнь полна оптимизма. И что тут плохого, я вас спрашиваю, мальчики, леди и джентльмены? Я счастлив, вы счастливы, все мы счастливы, даже жалкий ирландец, который гуляет по Бродвею, и тот счастлив. Хотя, если помните, их было двое, Пат и Майк, один побеждал, а другой участвовал. А сейчас, мальчики, я хочу, чтобы вы прокричали троекратное «ура» в честь этого прекрасного мира. Давайте, все вместе.
Когда пыль осела и извёстка с потолка перестала сыпаться, он продолжал:
— Пусть кто-нибудь попробует сказать мне, что наш мир не прекрасен, и я отвечу ему, что он не знает, о чём говорит. Сегодня, когда я ехал сюда на машине, чтобы вручить вам эти замечательные призы, мне пришлось, к великому моему сожалению, отчитать человека, у которого я нахожусь в гостях, по этому самому поводу. Я имею в виду старика Тома Траверса. Вон он сидит во втором ряду рядом с крупной леди в бежевом платье.
Он ткнул пальцем, чтобы никто не ошибся, и сотня с лишним маркетснодсберийцев вытянули шеи в указанном направлении и уставились на густо покрасневшего дядю Тома.
— Я отчитал старикана по первое число, будьте уверены. Он выразил мнение, что человечество гибнет, но я сказал: «Не порите чушь, старикан Том Траверс». — «Я никогда в жизни не порол чушь», — возразил он, а я ответил: «В таком случае для начинающего вы делаете большие успехи», и я надеюсь, вы согласитесь, мальчики, леди и джентльмены, что я задал ему перцу и всыпал как полагается.
Аудитория согласилась с энтузиазмом. История пришлась благодарным слушателям по душе. Из зала опять послышались крики «Браво!», а мой мельник стал колотить в пол своей тростью, сильно смахивающей на дубинку.
— Итак, мальчики, — заключил Гусик, одёргивая манжеты и почему-то криво ухмыляясь, — семестр закончился, наступили летние каникулы, и многие из вас разъедутся кто куда, покинув школу. Но я вас не виню, потому что это не школа, а сплошное безобразие. Вы окунётесь в настоящую жизнь и скоро будете гулять по Бродвею, но вам раз и навсегда надо запомнить, что, как бы сильно вас ни мучила носоглотка, вы должны приложить все усилия, чтобы не стать пессимистами и не пороть такую чушь, как старикан Том Траверс. Вон там, во втором ряду. С лицом, похожим на грецкий орех. Он сделал паузу, чтобы дать возможность всем желающим освежить память и разглядеть дядю Тома получше, а я, по правде говоря, немного забеспокоился. Дело в том, что длительное пребывание в компании завсегдатаев «Трутня» дало мне уникальную возможность ознакомиться с самыми разнообразными последствиями избыточной дозы веселящих напитков, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь вёл себя так, как Гусик. Он позволял себе такое, на что не осмелился бы даже Фотерингей-Фиппс в канун Нового года.
Дживз, когда я впоследствии обсуждал с ним выступление Гусика, объяснил мне, что тут всё дело в ингибиторах (если, конечно, я не путаю это слово с другим) и в подавлении: точно не помню, но, по-моему, Дливз сказал «эго». Насколько я понял, он имел в виду, что Гусик безвылазно жил пять лет с тритонами в своём захолустье и накопил в себе всю дурость, которая должна была вылезать из него постепенно, год за годом, а в результате произошло нечто вроде взрыва, и эта самая дурость пулей вылетела наружу, совсем как пробка из бутылки шампанского. Возможно, так оно и было. Обычно Дживз знает, что говорит.
Как бы то ни было, больше всего на свете я радовался, что у меня хватило ума не присоединиться к тёте Делии во втором ряду. Возможно, стоять среди пролетариев было ниже достоинства Вустера, но по крайней мере я был вне опасности. Гусик разошёлся до такой степени, что я не удивился бы, если б, увидев меня, он перешёл бы на личности, позабыв о нашей старой школьной дружбе.
— Пессимистов я на дух не переношу, — продолжал тем временем Гусик. Будьте оптимистами, мальчики. Все вы знаете разницу между оптимистом и пессимистом. Оптимист — это тот, кто: Возьмём, к примеру, хотя бы двух ирландцев, которые гуляют по Бродвею. Один из них пессимист, а другой оптимист, и это так же верно, как один из них Пат, а другой Майк: Никак это ты, Берти? Откуда ты взялся?
Слишком поздно я понял, что мельник, за которого я мгновенно попытался спрятаться, куда-то исчез. Возможно, он вспомнил, что не успел домолоть зерно, а может, обещал своей жене вернуться домой пораньше, но, пока я предавался размышлениям, он куда-то испарился, оставив меня без прикрытия.
Сейчас между мной и Гусиком, который угрожающе вытянул руку в моём направлении, образовалось открытое пространство, отчасти заполненное морем обращённых ко мне любопытных лиц.
— Вот вам яркий пример того, — сияя, как медный таз, прогрохотал Гусик, о чём я только что говорил. Мальчики, леди и джентльмены, посмотрите хорошенько на этого субъекта в задних рядах, во фраке, с идеальными стрелками на брюках, в сером галстуке и с гвоздикой в петлице, и вы сразу поймёте, о ком я говорю. Берти Вустер, вот кто он такой, самый отьявленный пессимист из всех, кто когда-либо кусал тигра за хвост. Говорю вам, я презираю этого человека. А почему я его презираю? Я презираю его потому, мальчики, леди и джентльмены, что он пессимист. Его отношение к жизни пораженческое. Когда я сообщил ему, что собираюсь сегодня днём произнести перед вами речь, он попытался меня отговорить. А знаете, почему он попытался меня отговорить? Он попытался меня отговорить, потому что не сомневался, мальчики, леди и джентльмены, что мои брюки лопнут по шву сзади.
Приветственные крики донеслись из зала с удвоенной силой. Всё, что касалось лопнувших сзади брюк, радовало наивные сердца юных ученых Маркет-Снодсберийской классической средней школы. Два школьника, сидевшие в заднем ряду, покраснели как раки, а третий, с веснушчатым лицом, робко попросил у меня автограф.
— Позвольте рассказать вам одну историю о Берти Вустере:
Вустер способен выдержать многое, но он никогда не потерпит, чтобы его имя трепали публично. Я прикинул взглядом расстояние до двери, собираясь потихоньку улизнуть, но в это время бородач решил вмешаться в ход событий и взять бразды правления в свои руки.
Почему он не сделал этого раньше, я не понял до сих пор. Должно быть, просто не в силах был пошевелиться. Ну и, само собой, когда оратор владеет аудиторией, ему не так-то просто заткнуть рот. Однако, услышав, что Гусик собирается рассказать очередную свою историю, бородач, по всей видимости, не стерпел. Он вскочил с кресла (так же резво, как я со скамейки в тот злополучный момент, когда Тяпа неожиданно выскочил из-за кустов), в один прыжок очутился у стола, схватил книгу и, подбежав к Гусику, дотронулся до его плеча. Резко повернувшись и увидев перед собой огромного бородача, который, совершенно очевидно, собирался стукнуть его по голове толстой книгой, Гусик отпрянул и принял оборонительную позу.