Затем Отцу привиделась огромная заснеженная гора, с которой на горных лыжах и санках весело спускались отдыхающие. Невдалеке стояла электричка, на которой все эти люди приехали. Чуть в стороне от дорожного полотна высилась огромная черная скала, которую окружали, словно живая изгородь, белоствольные березы, охваченные белоснежным инеем. Было морозно, но разгоряченные люди катились с заснеженных гор, не замечая зимы. Отец схватил свои сани и стал подниматься в гору, имея твердое намерение скатиться вниз. Он шел и шел, и вершина, словно чувствуя его намерение, отступала от него все дальше и дальше. Отец обернулся назад, и посмотрел вниз, туда, где стояла электричка. Было уже достаточно высоко, чтобы получить долгожданное удовольствие, но до вершины было еще очень далеко, тогда Отец обреченно вздохнул и направился к вершине. Он шел и шел, он шел так долго, что устал смотреть этот сон. Тогда он решил: пусть будет лето. И солнечный июль засиял в своих красках.
Он был на той же горе, только электричка уже давно уехала, вокруг росла пряная горная травка. Всюду витал аромат чабреца и Иван-чая. Весело порхали разноцветные бабочки, гудели шмели, стрекотали кузнечики, скрытые в высокой траве и ковыле. Отец зашел в лесок, который находился слева от него. Он знал, что где-то здесь должен встретиться небольшой бревенчатый охотничий домик, где лежала соль в коробке от спичек. Его забрала тень родных берез. Это было так здорово, что ему захотелось петь, но он не запел, потому что нужно было отыскать домик. Отец забрался в валежник, вдоль которого текла маленькая, словно ручеек, горная речка. Отец, медленно ступая, перешел через ее прохладу. С другой стороны он набрал полную пригоршню прозрачной воды и выпил. Сквозь листву берез выглядывало солнышко, где-то в вышине пели птицы, где-то вдали застрекотала сорока. Отец увидел охотничий домик, он подошел к нему, но черная серость, царящая внутри, остановила его. Зимой в нем было здорово. В маленьком очаге весело трещали поленья, и домик был сухим и теплым. Рыжий свет освещал его простое убранство, и после зимней стужи было так приятно вернуться в его гостеприимное тепло, где в углу, на деревянной полочке, выточенной из сосны, лежала соль. Но сейчас он был холодным и сырым. Везде было лето, а в домике была сырость и прохлада. Нет, туда он не пойдет.
Отец открыл глаза. Ему все еще грезился охотничий домик, в котором он так никогда и не был, еще осталось сладостное чувство любви в глазах худенькой голубоглазой девушки. Он зевнул и потянулся. Бросив беглый взгляд на электронное панно, на котором отражалось время и отбывающие поезда. Скоро и он уедет отсюда. Пусть он потеряет еще год обучения, он готов пойти на это, но он останется в безопасности и вдалеке от Рыжей и федералов. Он несколько месяцев поживет у тетушки в Москве, потом, если Бог даст, он вернется домой к маме, а потом восстановится в институте и жизнь пойдет своим чередом.
Время шло, цыганка со своим ребенком, собрав свои вещи, куда-то ушла. На ее место села старая супружеская чета, которая очень бережно ухаживала друг за другом. Старик поправлял меховую шапку своей супруги, та нежно сдувала со старика пылинки. Даже не верилось, что через столько лет совместной жизни можно пронести любовь. Если вдруг доведется увидеть, так всегда думал Отец, старую супружескую пару, где супруги бережно любят друг друга и по-французски целуются, не смотря на то, что прошло уже тридцать лет со дня свадьбы, можно с уверенностью сказать, что смотришь американский фильм. Отец до глубины души был удивлен подобным зрелищем. Хотя, быть может, они только что нашли друг друга после тридцатилетней разлуки, тогда все в порядке, целуйтесь.
Старуха, которая кормила свою кошку, тоже куда-то делась. Наверное, уехала в какую-нибудь свою деревню, которую сейчас оплакивают холодные осенние дожди. Здесь, на ее месте уже сидели студенты с гитарами в руках и тощими, как и их тела, сумками. Петь они не решались, поскольку охрана порядка вокзала не любила бардов.