Время шло. Оставалось минут сорок до отправления поезда. Это значит, что через десять минут проводники станут запускать в вагоны алчущих приключений. Отец встал, осмотрелся по сторонам. Его никто не провожал. Всем было наплевать, что какой-то парень поднялся со своего места и куда-то пошел. Никто не обратил на него внимания, будто его и не было. Вокруг мелькали только чужие и незнакомые лица, которым не было никакого дела до Отца. Он прошел широкий зал ожидания и углубился в переход, который должен был его вывести к платформе.
Платформа номер два. Странно, подумал Отец, Московские поезда обычно подают на первый путь, да ладно, я не гордый. Отец прошел свору китайцев, которые так никуда не уехали. Они, лишь, стали чуточку тише ворковать. Часть из них утвердилась на своих огромных сумках, набитых тряпьем. Отец прошел ларьки, в которых на витринах красовались разноцветные бутылки с содовой, миновал пролет, и стал спускаться по боковой лестнице, ведущей к поезду. Выйдя на улицу его охватила дрожь. Опять неизвестность. Что будет дальше? Зачем эти телодвижения?
Осень встретила Отца резким холодным порывом ветра. Проводники уже приглашали в поезд пассажиров и у входа проверяли билеты. Возле вагонов собралось много народа. Многие ехали пустыми, другие, словно клушки, бережно охраняли свои сумки. Отец встал в очередь, ведущую в его вагон.
Странник призадумался. Он очнулся лишь тогда, когда на его плечо опустилась могучая огромная ручища. Немедля руку его схватила другая рука. Отец резко обернулся. Его крепко держал федерал, который последние сутки охотился за ним. Палыч, вспомнил Отец, его зовут Палыч. Имя он не мог вспомнить. Толи Всеволод, толи Владислав или Владимир, кто его знает? В общем Палыч. Дексаметазон говорил, как его зовут, но имя напрочь вылетело из головы.
–Ну, что, Отец, поехали, прокатимся?
Глава 10.
Поезд тронулся. Слабый, едва ощутимый толчок обозначил начало долгого пути. Медленно-медленно поплыли лица провожающих на перроне, поплыло здание вокзала со стеклянными полусферами наверху, поплыли дорожные столбы. Невдалеке побежали синие стеклянные горы торгового комплекса, что у автовокзала. Люди, доселе скучно стоявшие за окном, нет-нет поглядывали в окна вагона и тревожно смотрели то на перрон, на таких же провожающих, то в окно, где уселись пассажиры, то на часы, мысленно приближая минуту расставания. Стоило составу тронуться, как глаза их заблестели, они запрыгали, замахали руками, стали что-то кричать, будто им не хватило времени объясниться, когда вагон стоял. Провожающие знаками сопровождали оживленную мимику, мол, пиши, когда приедешь, звони, не забывай, люблю. Скоро за окном стали мелькать лица, обращенные по ходу движения поезда, а минутой позже исчезли и они. Громче становился перестук колес, за окном замелькали яркие лампы дорожного освещения и технические постройки, обслуживающие железнодорожного гиганта. Состав плелся по городской зоне, выпутываясь из паутины разложенных на земле железных путей, выбрав для себя ту единственную веточку, которая приведет к долгожданной цели. Стало заметно трясти. Пассажиры, не утвердившиеся на своих местах, стали раскачиваться, словно пьяницы в бурю. Гости из степных населенных пунктов в срочном порядке раскладывали перед собой на старые газеты снедь. Казалось, они долго ждали того момента, когда поезд тронется, чтобы приступить к трапезе. Для них движение состава– рефлекс сродни инстинкту, который велит немедленно набить едой свою утробу, а, быть может, это первобытный страх перед неизвестностью возбуждал в их неискушенных странствиями мозгах потребность съесть все, что они долго несли с собой в вагоны.
По проходу забегали проводницы, в последний раз проверяя, не остался ли в вагоне кто из провожающих. Можно подумать, что они стали бы их выкидывать из движущегося состава прямо в открытые загодя двери в тамбуре. Старики забеспокоились о чае. Страх и мочегонный эффект напитка был для некоторых неотъемлемым атрибутом здорового ночного бдения. В динамике включили бессовестную песню какой-то певички, которая, судя по тексту, не успев достигнуть совершеннолетия, была очень искушенной в делах двуполой любви и ее последствиях. Некоторые в такт песни закивали подхмелевшими головами и что-то мяукали себе под нос. Мужской взгляд на песню был достаточно дружественным, однако никто из слушателей не хотел бы, чтобы подобным образом начинала свою жизнь дочь.