–Компьютер,– чуть не закричал Отец.– Дай мне Рыжую.
Глава 2.
-Привет, милая.– Сказал Отец.
Что-то незримое тронуло душу раскаленным железом. Вот она стоит. Милая, обожаемая и родная. Такая родная, что и выдумать нельзя. У нее под сердцем, к тому же, растет его маленький сынок, которого он будет любить больше всех на свете, может быть, больше Рыжей.
Ее веселые рыжие точки на носу забегали. Как она была сейчас прекрасна. Губы ее чуть распухли, глазки немного сузились. Это все беременность. Она на лице каждой женщины оставляет свои следы. Отец смотрел на свою любимую, которую по своим внутренним часам не видел уже более трех месяцев. Она смотрела на него с нескрываемым удивлением. Для нее уже прошло полгода с того дня, как они расстались. Наверное, она уже и не ожидала увидеть его больше, только злодейка судьба, которая все делает наоборот, решила, что еще не все муки претерпели эти грешники. Они смотрели друг на друга. Отец любил ее, что чувствовала она, можно было только догадываться. Каштановые обожаемые волосы были небрежно сплетены в узел на затылке, только любимый рыжий локон непослушно висел возле щеки. Ни следа боевой раскраски на лице, которой Рыжая любила предаваться по несколько часов в день, ни опрятного домашнего халата, который так изумительно, даже больше чем вечерний туалет, подчеркивал ее изумительную фигуру. Ничего этого не осталось. Ожидание малыша заставляет любую женщину погрузиться в самосозерцание и упоение мыслью о рождении новой жизни, Рыжая была не исключением, тем более что ребенок, которого они так усердно сотворяли, был плодом их «бессмертной» любви, которая угасла так скоро. На плечах у нее была накинута какая-то тряпица, которая с известными коррективами могла напоминать халат. Цвета картофельной ботвы, с вылезающими волосками из ткани, накидка выглядела как старый времен первой мировой войны маскхалат. Ворот свободно висел на плечах и шея такая стройная и любимая белела на этом ужасном фоне. Живота видно не было. Рыжая, видимо, так настроили телевид, чтобы не показывать всякому свою тайну. Она бережно положила руки на живот, которого не было видно. У Отца от трепета подкатил комок к горлу, нужно что-то говорить, только слова, словно ириска, застревали во рту и липли к зубам. Он не мог молвить и слова. Они стояли и смотрели друг на друга.
Удивление сменилось настороженностью. Уголки ее прелестных губ вернулись в свое физиологическое положение, брови чуть сдвинулись к переносице, черты лица заострились. Отец любовался ею. Он уже и не думал, что однажды сможет стоять вот так, напротив нее и смотреть на свое божество, которому был согласен служить всю оставшуюся жизнь. Только божество чуть отодвинулось в сторону, пропуская свидетеля, который стоял вне поля обозрения телевида.
Маман. Она заглянула в экран и, словно ей подарили горячую кочергу, отшатнулась от изображения, оскалила зубы и скрылась. Рыжая выключила изображение, и осталось лишь дыхание, которое Отец слушал, словно райский хор.
–Привет.– Тихо молвила она.
Звук ее голоса пробудил в Отце трепет, от которого задрожали руки. Ее голос, такой до боли знакомый и любимый, заставил всплыть картинки из прошлой жизни, когда они прогуливались по берегу великой Русской реки, когда она босыми ногами поднимала речную гальку, казавшуюся тогда Отцу загадкой вселенной, непостижимой и любимой. Одно только слово, и Отец готов встать перед ней на колени, чтобы услышать еще одно. Одно простое слово, которой обозначало лишь, что она увидела Отца, выглядело сейчас признанием. Одно дыхание, которым она сейчас осчастливила его, было всей жизнью, всей его любовью, истерзанной и не принятой. Сейчас она стояла возле телевида, она и их еще не рожденный сынок. Она дышала, а значит, дышали двое, а третий с трепетом в груди наблюдал за этим, и осталось лишь дыхание, и шелест ее неприглядного платья, которое Отец носил бы на своей груди как Плащаницу. Он ее любил всеми фибрами своей нетленной души, каждой клеточкой и волоском на его спине, каждым эритроцитом и альвеолой. Все сейчас устремилось на благоговение перед предметом его страсти. Знает ли она об это? Знает ли, что каждая митохондрия и каждый прекапиллярный сфинктер обожают ее и желают ей здравствовать долго и счастливо? Знает ли, что все битвы и сражения, которые Отец устраивал в своем воображении, она победила одним только своим словом и дыханием? Что Отец– смиренный раб, стоящий в душе на коленях у ее ног? Что она для него– весь мир, вся вселенная, весь воздух и все солнца?