После нескольких дней изнурительного поста трое друзей решили, что дальше так продолжаться не может. Нужно найти решение, которое бы обеспечило студентов мясом. Про сахар и заварку в тот момент никто не вспомнил. Решено было отловить несколько голубей, которых на крыше общежития водилось едва ли меньше чем мышей. Дождавшись вечера, когда птицы возвращались на крышу после кормежки, друзья, вооружившись фонариком и палками, отправились на чердак. Они поднялись по дрожащей металлической лестнице к чердачному люку, и, набравшись духу, приоткрыли его. Скрежет, который издал люк, мог быть сравним только с паровозным гудком или ревом самолета. Было бы очень нескромно рассчитывать, что голуби его не услышат. Когда друзья поднялись все-таки на чердак, свидетелями их неудачной охоты были лишь перья, которые еще несколько минут кружили в воздухе, да огромные кучи голубиного помета. Утешив себя мыслью, что голубь– птица мира, друзья, низко опустив головы, вернулись в свою комнату. Голубиная охота терпела фиаско.
Гурик предложил съесть какого-нибудь пса, которого получится поймать на улице. Решающим аргументом против будущей жертвы оказался авторитет корейской кухни. Друзьям очень хотелось мяса, поэтому было на время решено объявить мораторий многовековой дружбе человека и собаки. Выйдя на собачий лов, друзья были очень неприятно удивлены отсутствием какого-либо пса, которых было не мало в окрестностях общежития. Не было ни дворняг, ни потерявшихся породистых кобелей. Убив пару часов на поиски жертвы, друзья, не солоно хлебавши, вернулись к остывшему очагу, утешая себя тем, что дружба человека и собаки все-таки, не смотря на их усилия, оказалась незыблемой.
А на другой день в гости к ним приехала мама. В ее сумке оказались и сыры и колбасы, окорока и копчености, разносолы и сладости. Мамино сердце чувствовало, что ее сын хочет кушать.
–Соберись, тряпка,– лягнул Отца Гурик.– Пошли, нас ждут великие дела…
–Сейчас, впереди планеты всей.– Проскрипел Отец, встал и побрел смыть с себя следы вчерашней удачи Бочкарева.
Умывшись, попив чаю, друзья вышли в дождь.
Занятия проходили на другом конце города, в недавно открытом учебном корпусе, в котором ранее был продовольственный склад времен гражданской войны, позднее был детский сад. Когда же детские жизни оказались под угрозой из-за аварийного состояния объекта, сарай отдали студентам. Городская администрация рассудила, что им все равно нечего терять. Отец посмотрел на осеннюю сырость и серое небо, в уме прикинул, что около часа ему предстоит провести в душном и потном троллейбусе, в котором все пассажиры будут потеть и пахнуть промозглой осенью. От этих мыслей на душе стало тоскливо. Fortuna non cauda, in manus non recipe. Пробормотал Отец, делать нечего, надо было идти, тем более он уже на улице.
Промозглое осеннее утро забиралось под куртку, скреблось и ныло. В унисон ему ныл желудок, равно как и прихвостень его, имя которому– привратник. Сократившись, он подпустил к горлу вчерашние переживания и курицу, съеденную накануне. От этого на душе становилось еще печальнее. Подошел троллейбус. Не без усилий и рукоприкладства, Отец пробрался внутрь, встал в уголок и стал ожидать новой неожиданности от желудка. Этот орган– суть механизм, который постоянно напоминает о бренности нашего тела. Отец с превеликим удовольствием обошелся бы без напоминаний, достаточно было об этом лишь знать. Вегетативная нервная система тоже шалила, заставляя Отца чувствовать то жар, то холод и неизменную злобу на монахов, что открыли божественный Аль-ко-холь.