Начались странные репрессии. В отместку рушились храмы, убивали духовенство и политиков. На какое-то время было парализовано телевидение и радиовещание. Но потом, когда отгремели расстрелы на стадионах, вдруг первая рябь пробежала по спящим, но ждущим экранам. Первая картинка прямого вещания показала многомиллионной стране окровавленные стены бывшего Парламента и нового Лидера. Его отчего-то поддерживала армия. Молодой человек с хищным, но очень красивым лицом, в полевой форме и генеральских погонах начал говорить, четко и очень грамотно, что страна избавлена от прежней диктатуры, несправедливого насилия и насмешек духовенства. Что теперь все будет иначе, начнутся дни счастья и благоденствия, что вскоре и другие народы последуют в новый мир будущего. А пока всем трудно, и новое временное правительство во главе с Лидером вынуждено ввести комендантский час, чтобы не дать врагам Родины снова дурачить страну и уничтожать невинных! Поэтому вместо прежней службы безопасности сформирована новая Служба Справедливости и много-много еще чего, включая новую конституцию и свод законов. Церковь за свои преступления объявлена вне закона, и священники арестованы!
И никто не сказал «нет», никто не был против. У тех, кто хотел противостоять беспределу и очевидной глупости действий нового правительства, быстро открывались глаза, потому что те, кто громче всех кричал на перекрестках, вдруг исчезали или попадали в сумасшедшие дома с очень странными симптомами. Будто они всегда были умственно отсталыми. Мир менялся, люди начали бояться и склонять головы и спины…
Олесе не спалось, и она заглянула в детскую, где, уютно свернувшись в клубочек, посапывала ее трехлетняя дочь Дарья. Олеся нагнулась к девочке и погладила по головке. Неожиданно Даша распахнула свои удивительные глаза, не по-детски серьезно взглянула на мать и опять уснула. Олеся вздохнула и пошла спать.
Она тихо разделась и осторожно, чтобы не разбудить мужа, легла. Завтра ей предстоял нелегкий путь, и она попыталась заснуть. Повернувшись к мужу, она закрыла глаза и стала вспоминать, как умерла мать и как в ее жизни появился Володя, вытащивший ее из почти восьмилетнего затворничества монастыря. Затем родилась Дашутка. Но Дашутка – это тревожные мысли, и Олеся, безумно любившая дочь, о тревожном постаралась не думать.
Неожиданно за окном послышался тихий, словно приглушенный скрип тормозов. Олеся напряглась и, вскочив с кровати, подбежала к окну. Там стояла машина. Уже шесть лет, как машины со знаком СС – Служба Справедливости – возникли среди прочих атрибутов современного мира… Из машины, стоящей во дворе, вышли трое и направились в темный подъезд дома. Олеся прислушивалась к торопливым шагам на лестничной площадке. Вот открыли чью-то дверь. Приглушенный говор, какая-то суета. Раздался женский плач, который сразу оборвался…
Олеся сжалась. Теперь она вновь смотрела за окно. Вывели какого-то человека в наручниках и втолкнули молча в машину, при этом его сильно ударили в пах, и он, буквально согнувшись пополам, завалился в зарешеченный маленький кузов. Олеся прикрыла руками щеки. Кто-то тихонечко обнял ее сзади, она испуганно обернулась и увидела напряженное лицо мужа.
– Эсэсовцы? – спросил Володя.
Олеся тихонько кивнула.
– Как сотню лет назад… Что-то нехорошее происходит в мире… Идем спать. Завтра разберемся.
– Но как можно спать, когда… – попыталась взбунтоваться Олеся.
– Тише, тише… – все бумажное.
Олеся легла на кровать и прижалась к мужу.
– Господи. Володя, как я боюсь за Дашутку. Когда она родилась, все говорили, что глаза поменяются, а они как были сиреневыми, так и остались. Да еще ее фокусы… Забрали-то Казаченко из 28-й. Он вел общество Рерихов. Я боюсь, Володя.
– Я тоже, но не забывай, пока мы вместе, все не так страшно. Спи. Завтра Вацлав заедет в пять утра. Поспи хоть немного, – и он прижал к себе испуганную жену.
– Вацлав очень пунктуальный молодой человек, – улыбнулась Олеся. – Он действительно приедет именно к пяти. Нет смысла спать.
– Еще рано вставать, – прошептал Владимир.
– Конечно, рано, – в глазах Олеси вспыхнул знакомый Владимиру огонек, и он опрокинул жену на подушки.
– Какой подарок мне сделал патриарх, – тихо сказал он, глядя в потемневшие до сиреневого цвета глаза жены. – То ли святую, то ли дьяволенка.
– Это до сих пор беспокоит тебя? – Олеся обвила его шею руками.
– Нет, это даже не лишит меня сана, потому что в эти минуты я понимаю, что пороку дали неполное определение. Он бывает прекрасным…
Вацлав и Володя, двоюродные братья, пили кофе в шестом часу утра. Олеся собиралась.