Гриффиндорка, накинув поверх нежно-фиолетовой пижамы свой тёмно-бордовый плед, решила выйти в гостиную. Ей был нужен тёплый, ласковый камин, который, возможно, отвлечёт нежным потрескиванием огонька.
Она, тихонько зевнув, вышла из комнаты и почти неглядя вошла в гостиную, но там её ждал неприятный сюрприз.
— Бессонница мучает, Грейнджер?
Ну вот. Этот чёртов урод. Тварь, мразь, сволочь, ублюдок и ещё куча имён были присвоены ему в этой гостиной.
— Да пошёл ты, — тихо огрызнулась девушка и уже развернулась, дабы уйти.
— Ну и чего мы такие агрессивные? — с умешкой произнёс Драко.
— Просто отвали, ясно? — прошипела Гермиона, остановившись, но не поворачиваясь к нему лицом. Одна её часть мучительно желала остаться, но другая панически вопила, что нужно сваливать на другую планету.
— Ты, наверное, хотела посидеть здесь? Так садись, я тебе не мешаю. Сядь на другой край дивана, и всё.
— Я не хочу находиться с тобой в одной комнате, Малфой. Ты мне отвратителен.
— Да ладно, не паникуй, я не испытываю желания снова целовать грязнокровку. Не хочу больше губы марать, — нагло ухмыльнулся Драко.
Щёки Гермионы вспыхнули, словно два костра. Она обернулась к Малфою и настолько уничтожающе на него посмотрела, что любой другой человек мог бы превратиться в несчастную горстку пепла. Но не он. Он привык.
— Не. Смей. Называть. Меня. Грязнокровкой. — сковзь зубы процедила Гриффиндорка, крепко сжимая слабые кулачки.
Внутри всё кипело.
Этой белобрысой сволочи ещё хватает наглости припоминать то происшествие?!
Хотя… Это же грёбаный Малфой, чего от него ждать?
— Да ладно, это фактически твоё второе имя, чего психовать-то? — усмехнулся парень.
— Я психую?! — воскликнула Гермиона, не сдержавшись. — Просто я уже устала от всего этого, устала от унижений, устала от тебя!
— Так, хорошо, у тебя ПМС, я понял, только спокойно…
— Нет у меня никакого ПМС, мне просто это всё надоело! — закричала девушка, срываясь на визг.
Что-то в ней кипело и бурлило, не позволяя остоваться в спокойствии. Эта ссора образовалась почти из ничего, но она говорила правду. Она устала. От всего. И от всех.
— Да, хорошо, я понимаю, — произнёс Драко, удивлённо округлив глаза. И это было действительное удивление, не наигранное. Он никогда не видел старосту Гриффиндора в ТАКОМ состоянии. — Пожалуйста, садись на диван, давай поговорим, только спокойно. Ты скажешь всё, что накипело, я извиняюсь, а завтра мы об этом забудем и будем по-прежнему ненавидить друг друга, хорошо?
Он решил включить режим психолога, ибо догадался, что в таком состоянии девушка может много чего натворить. А ему, всё-таки, ещё хотелось жить.
— Я… Я не хочу говорить с тобой! Уйди, пожалуйста… — уже тише произнесла Гермиона, осознавая, что ведёт себя крайне глупо. Она была сама не своя.
Малфой вздохнул и произнёс:
— Нет, я не уйду. Тебе нужно выговориться, иначе ты мне скоро шею свернёшь, а я слишком красивый, чтоб подыхать. Сядь и спокойно скажи, в чём дело. Выскажись, как я сильно тебя заебал. Давай. Я сейчас серьёзно, без шуток и сарказма.
Он был иногда наредкость терпелив. Слизеринец терпеть не мог всех этих откровенных разговоров по душам, это нытьё, как всё плохо. Он предпочитал держать это в себе, и ему было противно, когда другие всё это выставляли на показ. Но что не сделаешь, чтобы выжить?
Гермиона недоверчиво на него взглянула. Ей хотелось этого. Хотелось сесть рядом с ним и всё рассказать. Или хотя бы часть того, что она чувствует. И она решилась. Абсолютно безрассудно. Не признаться ему в своих душевных терзаниях, а лишь сказать, как всё надоело. Ведь она чувствовала, что с ним происходит что-то похожее.
Девушка медленно подошла к дивану и осторожно села на некотором расстоянии от Драко, словно боясь, что он её укусит.
— Ну, давай. Скажи всё, что думаешь. Тебе это необходимо. Только спокойно, хорошо? Просто расскажи накипевшее, — произнёс Слизеринец, заглядывая в глаза девушки. Ей на миг показалось, что эти холодные глаза просвечивают её, словно рентген.
— Я… Мне плохо… Просто очень плохо. Такое чувство, как будто всё и все против меня. Всё пугает и злит, внутри кипит наболевшее за всю жизнь. Всё то, о чём обычно молчат. Потаённые обиды, скрытые слёзы… Всё это так выводит из строя. Это некуда деть, оно разрывает на части, хочется кричать об этом, ругаться, рыдать, биться в конвульсиях страха, боли и гнева. Всё настолько плохо, что начинает лихорадить и трясти. Хочется порвать все связи с враждующим миром, запереться где-нибудь и остаться наедине с одиночеством, поведать ему свои страхи и всё то, о чём не знают другие. Хочется просто умереть…
Малфой словно не слушал. Он смотрел остекленившим взглядом на девушку. Затем его глаза совершили движение из стороны в сторону, а после постарались спрятаться, лишь бы их не видели. Но Гермиона видела. Она замолчала, вглядевшись в него. Его глаза перестали казаться слепыми, они словно наполнились жизнью. Наполнились чувствами, которые присущи нормальным людям. И она поняла его. Поняла больше, чем себя.
— Ты ведь тоже это испытываешь, так? — Гермиона попыталась смотреть прямо в его глаза, но он упорно их прятал. — Ты тоже устал. Ты тоже чувствуешь себя настолько паршиво, что иногда жить не хочется. Я вижу это. Я знаю. Ты ведь ничего никому не говоришь. Ты всегда так холоден и спокоен, на тебе маска высокомерного равнодушия, но она уже начинает трескаться, и ты этого боишься. Ты никому ничего не высказываешь, ты замкут, хотя и стараешься быть общительным. Нельзя бояться высказывать чувства, тревоги и печаль своим близким. Хотя… Твои родители не те близкие, которым можно доверить свои чувства, да? Они настоящие аристократы, абсолютно холодные и равнодушные. Но ты-то не такой, я знаю. Ты совсем другой, просто боишься этого. Нельзя так. Когда-нибудь можно просто свихнуться, если всегда молчать. Поговори со своими друзья… Нет. У тебя из нету, верно? У тебя нет настоящих друзей, потому что ты не являешься настоящим. Ты должен…
— Ничего я тебе не должен! — воскликнул Малфой, и его глаза, только поддавшиеся чувствам, вдруг снова ослепли. — И никому не должен! Я в порядке, понимаешь? Мне не нужно ничего никому высказывать, я не собираюсь ныть! — он встал с дивана, словно возвысившись над девушкой. — И не говори обо мне так, будто знаешь меня! Ты на знаешь абсолютно НИЧЕГО! Ни меня, ни моих родителей, ни моих друзей! Не лезь в мои мысли, ты не умеешь их читать! И даже если б даже со мной что-то происходило, то это моё дело!
— Не только твоё! — Гермиона тоже встала, и парень отшатнулся на шаг назад. — И с тобой однозначно происходит что-то плохое, ведь ты всегда держишь всё в себе! Ты боишься правды! Ты себя боишься, понимаешь? Не я себя боюсь, а ты! Ты просто… просто… трус! Да, именно так!
Малфой вздрогнул так, словно по полу прошлась волна. На его лице выразился явно не поддельный гнев, но глаза оставались пустыми. Он сделал шаг в сторону Гермионы. Она отступила. Он сделал ещё шаг. Она встала за кофейный столик. Он одним движением спихнул столик с пути так, что тот упал в камин и мгновенно начал загораться. Гермиона взвизгнула и отступила ещё на шаг.
— Я не трус, ясно тебе?! Не смей так меня называть! — закричал парень так, словно он не в себе. Затем он сделал ещё шаг. Гермиона оказалась прижатой к стене. А он подошёл ближе, как обычно приложил руки к стене по бокам от девушки, отрезая пути к бегству. У Гриффиндорки задрожали колени.
— Малфой… Не надо, пожалуйста…
— Да не собираюсь я с тобой сосаться, делать мне больше нечего! — огрызнулся он. — Только хочу, чтобы ты усвоила пару уроков. Первый: ты всего лишь паршивая грязнокровка, и не можешь знать что-то обо мне, моей семье или о моей дружбе. Второй: твоя жажда поцелуя слишком видна, так что подбери слюни и не пялься так на мои губы. Уверяю, того, что ты желаешь, никогда больше не случится.